Мы оба.
Накинулись друг на друга, врезавшись губами. Наши стоны перемешались с прерывистыми вздохами, падающими стульями и летевшим на пол пустым ведерком из-под мороженого.
— Майя, — Суворов рычал мое имя, снова и снова, покрывая жаркими поцелуями шею и ключицы.
Я теряла себя. В его крепких объятиях, жадных губах. Запах сильного мужского тела окутал меня, испепеляя витавшие в воздухе сомнения.
Я дурела и отзывалась на ласки, не заботясь о последствиях.
Давид — ошибка моей юности, за которую я непременно поплачусь, но не буду сожалеть.
Утоление собственного голода было для меня важнее, чем укоры совести.
Это наш последний шанс заполучить друг друга.
Давид усадил меня на край островка и вплотную приблизился ко мне, рукой раздвинув ноги.
— Майя, прошу, скажи, если хочешь, чтобы я прекратил, — в противовес собственному бормотанию мощный и дрожащий от возбуждения великан с большей пылкостью принялся блуждать руками по моему телу.
Я с наслаждением пропускала сквозь пальцы его светлые пряди, растворяясь в головокружительных ласках.
— Я ничего не могу тебе обещать, ты же понимаешь? — изрек он вымученно и положил большой палец на мой подбородок. Надавил, заставив взглянуть на себя.
Я была так пьяна им, что едва соображала.
— Пожалуйста, Давид, — нежно прошептала ему на ушко.
Мне не нужно было повторять дважды.
Своей последней репликой я уничтожила в нем благородство и обнажила его дикарскую, первобытную сущность. Давид Дмитриевич схватил меня за запястья и поднял их вверх. Сорвал одежду и откинул ее. Положил ладони на мои бедра и отодвинул к середине кухонного островка. Забрался следом и накрыл меня своим большим телом.
Трепетное ощущение возникло у меня в животе, трансформируясь в исполинский жар; оно скоротечно распространилось по телу, концентрируясь под ребрами и между ног. Ощущение наготы усилилось, кожа внезапно сделалась сверхчувствительной, будто бы умоляющей о том, чтобы Давид прикоснулся к ней любым возможным способом. И каждый вдох казался последним, поэтому я дышала жадно и глубоко, не в состоянии совладать с бешеным сердцебиением.
Я остро чувствовала спиной прохладу и твердость столешниц. Пульсация в промежности усиливалась с каждым поцелуем Суворова, отдаваясь в кончиках пальцев рук и ног. Потребность в прикосновениях и трении вызывала одновременно божественную эйфорию и разочарование.
Я стала зависимой от Давида.
Медленно приблизившись лицом к моей груди, Суворов поднял горящие вожделением глаза. Прежде чем губами коснуться соска, он ждал моего одобрения. Не сдвинулся дальше, пока не получил подтверждение в виде робкого кивка.
Затем наклонился вперед с таким пылом, что мне пришлось схватиться за край столешницы. Все, что имело значение, — его горячие губы, обхватившие мой затвердевший сосок. Языком он описал круг, мягко всасывая в теплый, влажный рот розовую бусину. Удовлетворенное рычание вырывалось из его бесстыдных уст, сотрясая мою грудь.
Мое тело превратилось в один сплошной клубок воспаленных нервов. Бедра сводило от приятного щекочущего покалывания. Сладкое давление, зародившееся ниже лобка, подчиняло мой разум, вызывая раскованные образы того, как Давид трется о мою разгоряченную нежную плоть своим умелым языком.
Я висела на грани бессознательности и реальности, в которой эмоции зашкаливали.
Давид выругался, прорычал что-то нечленораздельное и крепче обхватил мои ягодицы. Удерживая меня в мощной хватке, медленно спустился от груди к середине живота. Слегка покусывая за кожу, продолжал двигаться вниз. К джинсовым шортам.
