Женщина с винтовкой - страница 3

Вольноопределяющийся услышал угрозы и обернулся.

– А ты, парень, осторожней на поворотах! Ты тут от фронта ловчишься, а я уже третий год в окопах.

– Ну и дурак! Вольно-ж тебе за капитализм кровь свою проливать? – грубо отозвался фабричный. – Это чтобы буржуи на нашем поту да крови мельёны наживали? Нет, браток, таких дураков, как ты, а всё меньше нонеча находится. Ленин вона умному учит – бей буржуев! Долой войну!

– Но Россию-то ведь нужно защищать? – воскликнул с возмущением вольноопределяющийся. – Если армия сражаться не будет – Вильгельм и сюда придёт.

– Ну вот. Что он тута забыл? А надо, чтобы и у ермана тоже рабочие евонные винтовки свои побросали. Вот общее замирение и будет. Чтобы значит, без некциев и контрибуциев… А тем часом буржуям по шеям. Скинуть их и вольно зажить. Своим рабочим государством!

– Дурак ты и больше ничего, – вспылил раненый доброволец. – Там на фронте твои братья умирают, а ты тут политикой занимаешься. Шёл бы лучше на войну, Родину защищать.

– Ишь ты… Роо-о-дину? А сам, небось, сестрицами обложился по самое горло, а других в окопы тянет. Ишь, кралей-то каких заимел.

Грязный палец нахально ткнул меня в плечо. Здоровой рукой вольноопределяющийся резко оттолкнул парня.

– Эй ты, холера ходячая, полегче с грязными лапами, а то…

Брови молодого человека нахмурились, и краска гнева опять покрыла его лицо. Странная мысль почему-то мелькнула у меня: я подумала, что он, вероятно, ещё никогда в жизни даже и не брился – так свежи и розовы были его молодые щёки. В круглом подбородке была чуть заметная ямочка – почему-то останавливавшая мои глаза. И вообще мне он сразу понравился – в нём была привлекательная смесь мальчика и мужчины, – какая-то весёлая мужественность.

Но мне стало немножко страшно, когда он вступился за меня. Один, раненый, перед этими озлобленными рабочими, раскалёнными жгучими словами Ленина. Я взяла его под здоровую руку и тихо сказала:

– Перестаньте, ради Бога, задираться с ними. Долго ли до несчастья?

Он с открытой улыбкой взглянул на меня сверху (я была на голову ниже его) и с благодарностью чуть прижал к себе мою руку.

– Ничего, барышня. Таким хулиганам нельзя потакать. Я на фронте не боялся, так уж тут в Питере…

– Правильно, товарищ, – прервал его сбоку какой-то странный грубый голос. – Эта вот тыловая сволочь завсегда норовит: с честными солдатами задираться.

– А ты откуда такой ерой выискался? – с искренним удивлением спросил худой мастеровой. И действительно было ему чему удивиться. К нам через толпу пробился низкий крепкий коренастый унтер-офицер с двумя георгиевскими медалями. По лицу, простому, круглому, курносому, энергичному ничего особенного-то определить было нельзя. Но по налитой крепкой груди и раздувшимся на бёдрах брюкам сразу было заметно, что перед нами – женщина. Немудрено, что все невольно повернулись к ней.

– Откуда выискалась? – с нескрываемым презрением ответила женщина-солдат. – Да уж, конечно, не с поганой твоей Лиговки[1], а с фронта. Такие вот дезертиры, как ты, по тылам шатаются, честных солдат задирают, а женщина на фронт пошла. Эх ты… питерское!

Очевидно, презрительная ругань из уст женщины была для мастерового особенно обидной.

– А ты што лаешься? В штаны вырядилась, так думаешь, что я тебе сдачи не дам?

– Ты кто? Ты так с фронтовым солдатом разговаривать будешь? Сопляк, сволочь тыловая! Тебе бы только таких вот подлецов, как этот штатский на броневике, слушать, а потом народ мутить? Ах, ты…