Жертва короля - страница 16

Затрещали ветки, тщательно раскидываемые носками сапог. Дарованный замер рядом, по левую руку, и ехидно осведомился:

– Ну и что? Вдыхать благословенный дым и думать о стране?

Возможно, стоило использовать путь. Подготовить, предупредить.

– Нет, – медленно возразил Адлар и оглянулся на него почти с сожалением, но тут же прикрыл глаза. Дым лез в нос, в рот, облеплял голову. – Раздеться. Лечь на землю. Дальше… Я.

– Ты – что?

Он ощетинился весь – как ёж на картинках в энциклопедии морского путешественника. Адлар даже не сразу понял, в чём дело, и только спустя несколько долгих, пропитанных горечью и духотой секунд сказал:

– Рехнулся? Нужен контакт твоей кожи с землёй. И всё. Давай живее.

Дарованный сцепил зубы, попятился. Адлар сжал пальцы. Чужое тело рывком двинулось вперёд и почти повалилось на траву.

– Разденься.

В детстве, когда он ещё не представлял толком, что такое пожары и болезни, ему преподносили это всё как сказку. Мама сажала его за стол, клала перед ним шершавые, словно пережёванные кем-то листы бумаги, окунала кисть в чернила и роняла в центр листа густую каплю. Та застывала на секунду, потом вздрагивала и пускала корни. Вправо, влево, вниз и вверх – чёрные некрасивые линии тянулись во все стороны. Мама говорила: «Однажды в далёком-далёком крае, где нет ничего, кроме ветра, родилось лихо».

Злое лихо, бездумное лихо. Гулящее, приходящее, вечно голодное, вечно страждущее. Пусто ему было в краю ветров, пусто и голодно, и пошло оно гулять по миру. В южный край пришло – и выпило всю воду из глубоких озёр, в северный пришло – и проглотило солнце. Пришло на восток – и рухнули замертво все верблюды и ослы, что гуляли под тамошним небом. На запад отправилось, а там его уже ждали – с трепетом и мольбами. И услышало их лихо, и усовестилось, и решило, что пришло время и ему приносить дары. Обернулось оно тогда человеком, выгребло из карманов пастушьей куртки горсть камешков и швырнуло наземь. И сказало: «Дарую вам хвори диковинные».

Так и гуляет с той поры лихо по миру – хворями, потопами, огнём яростным, мором осенним, зимами лютыми, куда глянет – там гибель, куда ступит – там пустошь. Долго плакали люди и умирали, с ним повстречавшись, пока один не встал посередь земель опустевших, не вырвал своё сердце и не швырнул его в небеса, молясь великой Ташш. И услышала она его – и там, где была дыра в его груди, выросло новое сердце, чёрное, как уголь, и крепкое, как камень, и могло оно давать и забирать, и лихо не смело подойти к тому, кто носил его.

– Ну и что дальше?

Мысли качнулись, осели мутью на дно бокала. Адлар разлепил глаза, отёкшие от дыма и жара, вытянул руку, наугад поймал чужое запястье, погладил пальцами ленту. Горло саднило, и получилось только прошептать:

– Ляг. Ты почувствуешь. Земля сама возьмёт тебя.

– Счастье-то какое. – Дарованный вывернул руку, хмыкнул уже снизу, раскинувшись на подёрнутой дымкой земле, как на шёлковых простынях. – Ты хоть слышишь, как это всё звучит? Точно как в весёлом доме. Девок только не хватает. И…

Что «и», он не договорил – вдруг впился глазами в почти неразличимое теперь небо, задохнулся, раскрыв рот в немом крике, и сразу же обмяк. Белые плечи, крестом раскинутые руки, чёрная земля, рев пламени, поедающего лес.

Адлар закрыл глаза. Земля ликовала. Ликовала настолько шумно, что пробирала дрожь и хотелось натянуть ещё одну пару перчаток. Взлететь в седло, умчаться во дворец, сбежать как можно дальше от раскалённой голодной земли, не оставить ей ни шанса дотянуться. Умом он понимал – уже всё, он уже отдал ей другого, чтобы она впилась невидимыми зубами в его душу, вытягивая жизнь огромными смачными глотками. Адлар одет, обут, ему ничего не грозит – но чем упрямее он цеплялся за эту мысль, тем ярче вспоминал, каково это – когда земля берёт тебя.