Жертва короля - страница 17

Адлару было одиннадцать в тот год. И ему стало всего-навсего интересно, что будет, если не послушаться и снять ненавистные перчатки. Стояла середина лета, в меру жаркого, в меру дождливого, но даже от самой лучшей кожи руки всё равно потели невыносимо и покрывались зудящими красными пятнами. Он тогда подумал – ну, подумаешь, коснётся земли. Подумаешь, тронет её всего-то одним пальцем. Подумаешь.

Земля взяла его и не отпускала три дня – пока мать не взрезала свои руки над алтарем Ташш. Тогда Договор чуть не рухнул – земля плохо приняла чужую кровь, лишь наполовину похожую на ту, которой закрепляли связь. Тут и там вырастали трещины – поперёк дорог, мостовых, под домами и храмами. Неделю птицы сходили с ума и клевали друг друга. Но, в конце концов, всё затихло – земля приняла дар и отпустила Адлара.

А он остался один.

…Небо светлело на глазах. Огонь умирал, опадал наземь тлеющими хлопьями, дым таял в никуда. Адлар стоял, запрокинув голову. Сквозь черноту проступали всё ярче звёзды. Пальцы рассеянно подрагивали, теребили края камзола, пыльного и пропитавшегося дымом до кислого запаха.

Всё было не так.

Он почти поймал какую-то мысль, когда тишину вспорол судорожный, на грани истерики всхлип.

– Можешь одеваться, – лишь мельком взглянув в сторону Дарованного, разрешил Адлар.

Сегодня это были птицы. Огромная стая, гуляющая по скалистому берегу. Тонкие цепкие лапки, дырки вместо глаз, утробное клокотание, похожее на голубиное. Они ходили туда-сюда, ели камни, шуршали острыми белыми крыльями, а она стояла по колено в воде, почему-то горячей до тонкой дымки, гуляющей над поверхностью, и боялась дышать.

Солнце висело неподвижное, как мёртвое. В воде сновали жёлтые тонкие рыбешки, вправо и влево, вправо и влево – пока одна из них не выпрыгнула из воды и не упала назад с тихим плеском. Тогда птицы перестали клокотать, подняли слепые головы. И напали.

Рада подскочила в слезах и ещё минуту выпутывалась из простыни, всхлипывая и ругаясь. Спрыгнула с кровати, метнулась к окну, поднимая руки на уровень глаз. Была уверена – изрезаны, поклёваны, не руки, а мясо.

Нет – руки как руки.

Почти прижалась лицом к стеклу, ловя отражение, вертясь так и эдак. Лицо тоже оказалось чистым.

Зажмурившись, Радка отвернулась от окна, обхватила себя руками. На соседней кровати спала несчастная Магда, вздрагивая всем телом. Чужие крики не могли разбудить её, зато сама она вопила и стенала ещё почаще Радки. Они друг другу подходили, как два сапога. Дурак Адо давным-давно настоял, чтоб она не жила с другими мальчишками-слугами, а когда заупрямилась, позвал Магду, поставил Радку перед ней, сдёрнул с неё шапку и сказал: «Магда, никто не должен узнать, но ты знай. Разболтаешь – казню худшей казнью».

Разболтала потом не Магда – её идиот-сын, и казнь досталась ему. Магду Радка отстояла, впервые тогда схлестнувшись не с дурачком Адо, понятным, славным мальчишкой, а с Адларом-королём.

Тяжёлое тело дернулось, всхрапнуло, и Радка тихо сказала:

– Спи, Магда. Всё хорошо. Я пройдусь.

Быстро натянула штаны, заправила рубаху. Грудь убирать под тряпьё не стала. Кое-как собрала на затылке волосы, спрятала под шапку с дурацким золотым узором в виде переплетённых веточек и выскользнула за дверь.

Дворец спал некрепко – как всегда. Кто-то наверняка копошился на кухне, заготавливая на завтра всякую снедь, кто-то скрёб пол тронного зала, кто-то плескал воду на лестницы и устало возил вонючей ветошью. Гуляли по галереям мрачные стражники, позвякивая мечами, стукающимися о металлические застёжки сапог. Одно хорошо – ночью мало кому было дело до тех, чьи лица уже примелькались.