Поздно вечером они рассказали мне и Толе (под большим секретом!): их приглашают перейти на вновь организуемый секретный факультет атомной энергетики, обещают повышенные стипендии. Позднее этот факультет получил кодовое название: факультет профессора Новикова.
Впоследствии Толя вычислил: ни один студент еврейского происхождения нашего курса не был приглашён на учёбу на этот секретный факультет. Лично я к этому отнёсся достаточно спокойно: меня вполне устраивал существующий способ получения электроэнергии. Однако Толю это событие поразило до глубины души… «Неужели ты не понимаешь? – говорил он, обращаясь ко мне. – Нам, евреям, плюнули в лицо!»
Кстати, одним из самых способных студентов нашего курса был круглый отличник Виктор Порудоминский, мой соплеменник. Он проявил инициативу и подал заявление на «секретный факультет». Однако ему дали от ворот поворот…
Как-то, спустя много лет, я подумал: если бы евреям не был закрыт путь в атомную энергетику, вполне возможно, Чернобыльская катастрофа не произошла бы…
Негативным результатом для меня в то время явилось расформирование нашей комнаты. С 1 сентября 1949 года меня подселили в комнату, где жили два участника минувшей войны. При этом один из них был инвалидом: у него была ампутирована нижняя часть ноги… Чисто по-человечески мне было понятно: инвалиду было очень неприятно отстёгивать свой протез в присутствии физически здорового человека… Третий студент был моложе меня на год, но по национальности все они были русскими. За год они сдружились, и еврей (то есть я) им был ни к чему… За моей спиной они сговорились и спустя месяц заявили в студсовет общежития о том, что я неаккуратно выполняю свои обязанности, когда приходит моя очередь нести дежурство по уборке комнаты. При этом никаких замечаний до этого они мне не делали…
Студсовет незамедлительно отреагировал на требование масс, и меня перевели в другую комнату, где жили студенты, приехавшие из подмосковного города Егорьевска.
Здесь мне стало совсем худо… Однажды утром, проснувшись, я увидел: штанины моих брюк были завязаны тугим узлом… Я был в шоке… Я даже обратился к начальнику студгородка, женщине средних лет. Она с пониманием выслушала мою жалобу, но ничего не смогла сделать…
Выручил меня Толя Машинский. Случайно встретившись с ним, я поведал ему о моей беде. «Я поговорю с нашими ребятами, – пообещал он. – Может быть, они согласятся тебя приютить».
Толя поговорил с ребятами, те дали своё добро, и я переселился к ним. Лично мне от них неприятностей не было, но сами они оставляли желать лучшего: курили, выпивали, играли в карты, ругались «по матушке»…
До восьми вечера я занимался в институтской библиотеке, а затем ходил, как неприкаянный, по улицам Лефортова. С жадностью, как бездомный пёс, я заглядывал в окна домов, где была совсем другая жизнь. Где люди, связанные кровными узами, жили тихо-мирно, слушали музыку, читали, растили детей… Боже мой, как я им завидовал!..
В конце учебного года мы с Толей решили подобрать близких нам по духу троих ребят и поселиться в отдельной комнате. Нам удалось это осуществить. В числе желающих оказался Арнольд Кофнер, который учился на курс выше. Так что в последующие три с половиной года каких-либо проблем с проживанием у меня не было.
Однако второй курс ознаменовался ещё одной бедой – по комсомольской линии…
