Она не слышала ,как прискакал на коне Павел, и вскочила с лежанки , увидев его в дверях с перекошенным от ярости лицом. "Под расстрел хочешь подвести меня, себя и детей , дура!"– сипло выкрикнул он и схватил висевшие на крюке вожжи. Павел опомнился только тогда, когда увидел, что жена затихла и больше не стонет от боли. Подняв её с пола, бережно положил на лежанку и плеснул в лицо водой. Мария открыла глаза: из тёмного и липкого тумана проступило дрожащее лицо мужа. Дрожали губы и заросшие щетиной впалые щёки, прилипшие ко лбу мокрые от пота волосы делали его лицо чужим. "Прости, родная",– прошептал он горько в открывшиеся, наполненные мукой глаза жены.
Больше никогда Павел не поднял на Марию руку и не сказал грубого слова за ту короткую его жизнь, в которой за 10 последних лет он сгорел на лету, перетянутый командирскими ремнями. У них ещё родились дочка и сын, но как они выросли и кем стали, он уже не увидел. Ранней весной 1941 года, он вышел на крыльцо покурить. Полностью седой, с ввалившимися щеками, сильно исхудавший, он был всё-таки красив последней мужской красотой. Мария постояла, прижавшись к его плечу головой, и хотела уже пойти к детям, где залился громким плачем самый маленький Юрик. Господь, наверно, помиловал не верящего ни во что, кроме советской власти и идеалов революции, её мужа, подарив ему мгновенную смерть в доме, среди любящей его семьи.
В памяти Марии навсегда осталось это воспоминание: Павел, вдруг захрипев, вскрикнул, ПОДНЯЛ РУКИ И ГЛАЗА К НЕБУ и замертво упал на ступени, на которые она когда-то в голодомор нечаянно рассыпала зернышки колосков. Она осталась навсегда ему верной женой, была эвакуирована с детьми в Грузию, о которой потом не хотела даже вспоминать. Хозяин дома за кусок лепёшки для детей хотел купить любовь красивой казачки, а встретив отпор, заставил батрачить её вместе с детьми. В большом саду на глазах её голодных детей, он сваливал падалицу фруктов в глубокий овраг, не разрешая брать даже это гнильё ей и детям. Грузия навсегда для неё осталась недоброй страной, с лицом их ненавистного хозяина, хотя Мария и понимала, что в любой нации есть хорошие и плохие люди. Бабушка своими воспоминаниями вкладывала в свою внучку веру в то , что человек может всё, что доброта, любовь и верность – это вечные ценности. Она называла Веруньку ласково "доча", а когда та жаловалась, что устала вставать каждый день в пять утра, чтобы выгнать за село корову и овец в стадо, бабушка клала тёплую руку на её голову и тихонько говорила нараспев: "Терпи, доча, маму пожалей. Она, почитай, тоже кажный день с сумкой и тетрадками за два километра в свою школу ходит". Иногда родители ссорились, мать часто ревновала отца, они кричали громко и зло друг на друга, бабушка говорила каким- то сразу осевшим голосом: "Ну что вы крычите (именно так – крычите), нельзя так крычать, сила из души уходит…" Она никогда не говорила о своей вере в Бога, но Веруньку тайком окрестила у попа в соседнем селе.
Именно бабушка Мария выходила её после крупозного воспаления лёгких, любила смышлёную и трудолюбивую девочку своей нерастраченной нежностью и заботой. Вере нравилось в своей бабуле абсолютно всё: она любовалась, как та бережно закалывала свои тёмные густые волосы в тяжёлый узел; с какой горделивой природной осанкой расправляла на высокой груди оборочки тёмно- синей кофты в мелкий цветочек. Она носила только длинные юбки и туфли без каблуков. День Великой победы Мария встретила на берегах великой Волги, куда из Грузии её с детьми вывез брат, ставший большим начальником и живший где-то рядом с Кремлём. Дети выросли. Она жила с сыном, офицером в прошлом, у которого распалась семья, он нашёл утешение в бутылке, и она его очень жалела.
