Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - страница 63

Более счастливой оказалась судьба диалектологического материала. Картотека, начатая М. К. в 1913–1914 гг., в дальнейшем эпизодически пополнялась. Долгое время она оставалась в его личном архиве, уцелела и в блокаду, а в 1951 г. ученый передал ее в ленинградский Институт языкознания Академии наук (ныне – Институт лингвистических исследований РАН); к тому времени картотека составляла 2200 карточек421. Современная исследовательница, отыскивая ее следы, установила, что, «согласно описи, около 2000 карточек с диалектной лексикой, собранной на Амуре М. К. Азадовским, влиты в картотеку „Словаря русских народных говоров“, но они „растворились“ в огромной картотеке, оказавшись на своем алфавитном месте»422. Действительно, в первом выпуске «Словаря» в разделе «Источники» указано: «Азадовский М. К. Материалы для словаря говора амурских казаков. 1913–1914. Около 2000 карточек»423.

Оглядываясь назад, можно утверждать, что работа М. К. по собирательству устной культуры амурских казаков была воистину пионерской. Более поздние попытки местных краеведов повторить маршрут Азадовского и запечатлеть сохранившиеся песни или обряды русского населения Приамурья не могут – даже отдаленно – сравниться с результатами его экспедиций в 1913–1914 гг. Не удивительно: социальная среда, с которой молодой этнограф соприкоснулся в амурских деревнях накануне Первой мировой войны, оказалась в последующие годы размытой и со временем совершенно исчезла или неузнаваемо изменила свой первозданный облик.

Подлинная оценка Амурской экспедиции и того огромного труда, на который ушло в общей сложности несколько лет (сбор материала и последующая его обработка), состоялась лишь спустя десятилетия после смерти ученого. Значение собирательской работы М. К. отметила, например, Г. Г. Ермак в своем обстоятельном историко-этнографическом обзоре424. А в частном письме исследовательница подытоживает: «Материалы М. К. Азадовского, собранные в экспедициях по Амуру, уникальны! Они бесценны для исследователей культуры, фольклорного наследия казачества как локальной группы восточнославянского населения Дальнего Востока России»425.

Другая дальневосточная исследовательница, Л. Е. Фетисова, изучавшая материалы Амурской экспедиции М. К., отложившиеся в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН, делает вывод о том, что «именно этот ученый положил начало серьезным исследованиям русского фольклора южной части российского Дальнего Востока»426.

Две Амурские экспедиции, предпринятые М. К., знаменуют его вступление в русскую науку и успешное начало пути, оказавшегося, однако, иным, чем виделось, вероятно, ему самому в те весенние месяцы 1914 г., когда, вдохновляясь своей благородной научной задачей, он с энтузиазмом передвигался на лошадях по Амурскому краю – от одной казачьей станицы к другой.

Приезжая в Хабаровск к семье, Марк жил в доме, принадлежащем Вере Николаевне, по адресу Хабаровская ул. (ныне Дзержинского), 55. Круг его общения был достаточно широк. Разглядывая старые хабаровские фотографии той поры, сохранившиеся в архиве М. К., и читая надписи на их обороте, мы видим немало имен и лиц, идентифицировать которые не удается.

Где и при каких обстоятельствах состоялась первая встреча Владимира Клавдиевича с Азадовским? Зимой 1910/11 г. Арсеньев находился в Петербурге и неоднократно выступал в Русском географическом обществе; среди его слушателей мог оказаться и М. К. Кроме того, в залах Русского музея была тогда развернута Общероссийская этнографическая выставка, на которой демонстрировались коллекции Арсеньева и которую посетил Николай II, вступивший в разговор с Арсеньевым (об этой встрече он впоследствии рассказывал М. К.