Жизнь ради смерти - страница 4

– Я услышал тебя и в первый раз, необязательно было повторять, – вор растерянно уставился на Блэйка и криво усмехнулся. Ощущение неопределённости начинало давить. Парень не знал, что можно было ожидать от мужчины в следующий момент. Произойти могло, видимо, что угодно, и это пугало больше всего.

Но сам Маршал, казалось, был напуган не меньше. Его мысли в это самое мгновение можно было даже и не пытаться разгадать. Лицо мужчины сменяло множество эмоций: от полного негодования до нескрываемого ужаса. Вор тут же понял, что это было единственной идеальной возможностью делать ноги, а потому, не медля ни секунды, сорвался к боковой лестнице, ведущей к чёрному выходу. Маршал даже не успел осознать, что произошло, как парня уже и след простыл. Мужчина так и не сдвинулся с места, чтобы предпринять какие-то действия: он всё ещё был слишком шокирован, но не тем, что случилось, а тем, чего не случилось. Впервые за много лет его застали врасплох, и, видит Бог, больше Маршал такой оплошности ни за что не допустит.

Ведь цена ошибки слишком велика.

Ведь цена ошибки – жизнь.

Феликс Говард бежал, сколько себя помнил. Началось это ещё с раннего детства, когда он, брошенный на произвол судьбы непутёвыми родителями, был вынужден бороться за собственное существование в сиротском приюте – олицетворении жестокости, боли и несправедливости. Феликс раз разом сталкивался с горечью предательства, и оставшееся неприятное послевкусие преследовало его по сей день, как бы он ни пытался от него скрыться. Воспоминания о том времени до сих пор являлись ему в кошмарах: регулярные избиения и насмешки со стороны сверстников, безразличие тех, кто без зазрения совести называли себя защитниками и благодетелями, и извечное чувство одиночества оставили на его душе несмываемый след.

Те короткие периоды, которые Феликс проводил за пределами детского дома, как бы он ни надеялся, не становились для него спасением. Опекунов всегда интересовали лишь государственные выплаты и другие привилегии, предоставляемые за воспитание усыновлённого ребёнка, поэтому они относились к нему, как к прислуге, заставляя делать работу по дому, пока сами разбрасывались деньгами направо и налево. За непослушание и мелкие ошибки незамедлительно следовало наказание: Феликс провёл в отсыревшем подвале без еды и солнечного света столько ночей, что сбился со счёта. Единственным отвлечением от невыносимой рутины были карточные фокусы, которые он усердно практиковал при любой выдавшейся возможности. Однако со временем даже они перестали приносить какую-либо радость.

Твёрдо решив взять жизнь в свои руки, Феликс сбежал от очередной приёмной семьи за пару месяцев до своего тринадцатого дня рождения.

Тогда он ещё не знал, что это было только начало.

* * *

Феликс бежал несколько часов, до боли в лёгких и мозолей на пятках, в изношенных кроссовках, выцветшей футболке и рваных джинсах – единственной одежде, что ещё не разошлась по швам, – и не планировал останавливаться, пока бы не был уверен, что его не найдут и не вернут в тот ад, из которого ему удалось вырваться с большим трудом. Очутившись в поле без единой души, он наконец ощутил, как от усталости гудели его ноги, а от недостатка воздуха ныло в груди. Свалившись на землю и обернув взгляд к ночному небу, Феликс облегчённо вздохнул: впервые за долгое время он был в безопасности. Спрятанный от всего мира в высокой нескошенной траве, он пообещал себе никогда не возвращаться к прежней жизни. Феликс не допустил бы, чтобы всё это было впустую: ощутив долгожданную свободу, он не собирался с ней расставаться.