– Толю! Толю Боровкова!
Разом преображается Колька. На все пуговицы застегивается, голову в плечи втягивает, ежится, морщится. И начинает кричать старческим тенорком, подхихикивая:
– Я, гадский дух, всё могу! У меня топор из рук не вывалицца! У меня сын офицер, в Москве живет, мне тушонку присылат! На той неделе посылку прислал, дак я еле уташшил с почты-то!..
Стоном отзываются зрители, смеяться уже сил нет. Ну, Колька! Ну, артист!
И добрели люди, хлопая парнишку по плечу. А у того сердце петухом пело. И ладони эти – темные, заскорузлые, древесиной и бензином пропахшие, словно душу его гладили.
Но уже несся издалека знакомый надрывный голос Лехи Хайлова:
– Эй, ребята! Вы чего, мать-перемать, там базарите, работнички хреновы? Колька, поди сюда, работу дам!
Надевали мужики голицы, разбредались по местам. А самодеятельный артист подходил к мастеру и распоряжение получал:
– Счас ведра возьмешь у Васюхи Кротова, соляры ему притащишь из фляги, вон в тех кустах фляга стоит. Давай шибче!
– А потом чего? – спрашивал Колька.
– Потом скажу. Давай-давай-давай! – и тут же в другую сторону:
– Сашка! Куда сваливаешь, куда? Когда я велел сюда сваливать, что ты врешь! Давай вон туда!..
Серьезных конфликтов с Лехой Хайловым у Кольки, однако, пока что не было. Сердился, конечно, парнишка, что постоянной работы мастер ему никак не подыщет, всё обещаниями кормит. Ну, да что ж делать – квалификации-то у Кольки и впрямь нету. А вообще-то, Хайлов был ничего себе мужик, деловой. Народ на нижнем складе разный работает, попробуй-ка такими Костюхами поруководи. А Леха ничего, справлялся. И план мужики перевыполняли, и премии получали. Даже в газетке местной про участок нижнего склада одно только хорошее писали – мол, коллектив под руководством Алексея Хайлова стоит на ударной трудовой вахте, всегда в числе передовых…
Непонятно было Кольке одно: почему при всем этом очень многие на участке Леху не то что не любили, а прямо-таки ненавидели. Конечно, «бугров» и везде-то не больно жалуют, это Колька знал, но чтобы уж так… Вот, скажем, за глаза многих начальников зовут неуважительно, клички дают, но всё ж таки меру люди и тут знают. А Леху на нижнем складе кликали не иначе как «паразитом». Ругаться, правда, с ним избегали. На перекурах, когда речь о мастере заходила, мужики говорили мало; в основном, крепко выражались.
Но почему? – недоумевал Колька. Ну, да, гоняет всех мастер, рассиживаться не дает, – это верно. Да ведь на то он и начальник. Ну, а если «по матушке» кого пошлет, – так разве это диковина?
– А хочешь знать, артист, дак я те росскажу, – отозвался однажды Гера-хромой на Колькин вопрос. – Вот как-то Витюха Мельников – знаешь его? – да нет, откудова те знать, это еще до тебя было… Он, как и я, матёрой уже волк, до пенсии год оставалось доработать. Вот он однажды клюкнул хорошо и шлялся по территории. Никого не трогал, не ругался, ходил просто. Дак Леха знаешь, чево с им сделал? Другой бы спать отправил, да и всё, а наш паразит милицию вызвал и на пятнадцать суток посадил. А потом уволили Витьку по статье. Понял теперече?
И все равно Кольке было непонятно. Ну, уволили… А дело, что ли, – на работе пьянствовать?
Как-то в обеденный перерыв сидел Колька в конторке, «козла» забивал с мужиками. Вдруг увидал в окошко – мастер идет и пилу «Дружбу» на плече тащит. Двери распахнул:
– Дерюгин! Вот тебе работа будет. Иди попроси в точилке у Зуева парочку цепей, будешь швырок пилить. Давай!
