— Да, Натаир-Итах, будет сделано, — склонился стражник и исчез под навесом, оставляя меня в одиночестве.
Вода все прибывала, по улицам лился поток, ливневые каналы едва-едва справлялись, хотя их исправно чистили каждый сезон. Наказание за неисполнение было неприятным — десяток плетей. Наказание за оставление без помощи в такой период — двадцать плетей. Наказание за самостоятельный выход из убежища — смерть. Хотя были удачливые смельчаки, которым удавалось и стихию пережить, и от змея сбежать.
Шелест чешуи я услышал уже на соседней улице. Чем ближе к портовому району, тем выше были заборы у домов. Я провел рукой по ближайшему, нащупал стилизованные изображения змеев и дев — легенды, которые окружали мой род, моих предков, что лишь женщина способна укротить Великого змея. В каждой легенде был и обман, и правда. Не просто женщина и не только женщина.
За поворотом я увидел его: толстый хвост скользил по камням улицы, длинное тело извивалось между заборами, вытянутая морда выискивала что-то среди домов, взволнованно вертелась, топорщила длинные усы, пробовала языком воздух и воду и совершенно не обращала на меня внимания. Змей был невелик для нашего рода. Я мог с закрытыми глазами сказать, что на хвосте у этого экземпляра есть белая полоса, такие же серебристые чешуйки мелькали на груди и возле головного плавника. Уж своего племянника я мог узнать.
КиоТи крутился у этого дома не первый год — идеальная иллюстрация всем тем легендам об истинных парах и другой ерунде. Только тянуло его сюда не из-за мифической привязанности, а из-за острого яркого запаха рыбы и специй. В доме была лапшичная — самая лучшая в Моарианне, уже седьмое поколение как здесь варили, жарили и резали. Главное блюдо — лапша с особенным острым супом, яйцами морских птиц и обжаренные в хлебных крошках крошечные соленые рыбные мальки.
Я пнул конец хвоста и, естественно, добился яростного шипения, змей развернулся быстро, даже слишком, для большого и, казалось бы, неповоротливого тела. Но мне было чем ответить. Руки уже изменялись, когти были достаточные, чтобы впиться в чешую племянника и продавить ее, дотянуться до мягкой внутренности мышц, причинить боль. Тот запоздало дернулся, прощупал воздух языком в моей стороне, понял, что ошибся, сменил тональность звука со злобной на извиняющуюся.
— Проваливай, — потребовал я. — И не возвращайся, пока не отрастишь себе ноги. Тогда и поговорим.
Молодой змей зашипел с издевкой, мол, ты не можешь мне запретить появляться здесь в шторм. Ведь это время, когда волны достаточно сильны, будто специально созданы, чтобы скользнуть с ними в порт. Я скривился, было глупо надеяться, что в пустой голове юнца было что-то кроме инстинктов и желаний. Но лучше бы он за ламантинами гонялся в проливе.
Впрочем, я знал, что он будет бледнеть-краснеть и кланяться до пола, когда сменит форму и ступит на эту землю своими собственными ногами. Сам таким был четыре десятилетия назад. Он будет беспомощным и ошарашенным, будет греметь костями обо все поверхности, биться ногами о камни, нечаянно царапаться, попадать себе пальцем в глаз, пытаясь откинуть назад волосы. Это будет смешно — учить его всему.
Часть знаний, которые в него вложили родители до первой смены шкуры, естественно, испарится, так что ему придется стать тише и внимательнее, потом и уверенность в собственной непобедимости уменьшится. Да и сложно считать себя таковым, когда вокруг немало сильных челюстей, мощных кулаков и острых мечей, способных проткнуть новую тонкую шкуру.
