– Будет вам скромничать-то! Чай не впервой с бабой-то турусы разводите!
Никодим Емельянович скромно опустил глаза, шмыгнул носом и спросил:
– Бабушку куда дели?
– Какую такую бабушку? – оторопела Лизавета Петровна.
– Ту самую, что этим топориком по темечку успокоила намедни…
Глаза Лизаветы Петровны от удивительного вопроса едва не вывалились ей же на грудь.
– Да… я, да… мы…
– Не торопись. На, выпей-ка водички, и скоренько мне расскажи, с кем ты убивала бабусю, куда покойницу заныкали…
Лизавета Петровна судорожными глотками отпила воду из стакана. Поморщилась. Сплюнула. Кинулась к буфету, налила полстакана анисовки и двумя глотками употребила внутрь.
– Никакой бабули не было. – Твёрдым голосом заявила Лизавета Петровна.
– Ловко у вас получается. Значит, орудие убийства есть, уворованные бабушкины бриллианты в наличии, а сама покойница погулять, что ли вышла?
– Какое ещё орудие убийства? Я и стрелять-то не умею!
Господин следователь показал на топорик:
– Вот орудие убийства. На нём прилипли кое-где седые волоски, и ручка захватана кровавыми пальцами.
Лизавета Петровна облегчённо вздохнула:
– Ошибочка вышла, господин следователь! Про смертоубийство вы правильно определили. Был грех, самолично, без подручных, вчера трижды пыталась снести голову курице этим топориком. Она, стерва, уже без головы из-под топорика вырвалась и давай кругами носиться. Без головы глаз нет, куда бежать не видно. Вот и бежала наугад, куда ноги понесут. Все сенцы окровенила.
Никодим Емельянович шмыгнул носом, посмотрел на топорик и перевёл взгляд на бриллианты. Лизавета Петровна поняла его без слов.
– Камни мне аккурат на Петров день военный принёс. Сетовал, мол, он казначей в полку, а жалованье офицерское в карты спустил. Выручай, говорит Лизавета Петровна, от позора спаси. Купи бриллиантики жены, выручи, Богом прошу.
– А свидетелей вашего разговора с тем военным, конечно, нет!
– Врать не буду. Разговора она не слышала – платье мерила в соседней комнате. Там у меня трюмо в полный рост стоит, а как военный мне бриллианты передавал, видела.
– Кто такая?
– Агафья. Старшая дочь купца Матвеева. Она, как увидела камни-то, зараз возжелала их прикупить.
– От чего же не купила?
– На полную цену, что военный просил, у неё денег не хватило.
– Какой недосчёт был?
– Пятьсот рублей.
– Что ж к отцу не съездила?
– Ихний тятенька, на Волгу за товаром уехавши. На обратный путь обещал на ярмарку в Новгород заглянуть, а оттуда заехать на свои мельницы в Тамбовской губернии.
– А ты, чего ей денег не заняла?
– Господь с вами, Никодим Емельянович! Тятенька Агафьи, мужчина самодурный. Как, ежели он распетрушит доченьку за эти камушки? Кто мне тогда возвернёт долг? С купцом судиться – дураком родиться!
– Верно, говоришь…. Значит, по твоим словам получается, Агафья Матвеева видела того военного, что бриллианты торговать принёс.
– Знамо, видела. Она из его рук те камни брала для разгляду и самолично с ним торговалась.
– Вы в это время, чем занялись?
– Ничем. На военного пялилась. Красив, чёртушка! Одно слово, погибель бабская!
– Ага! Вот с этого места подробнее, по чёрточкам, по деталькам, опишите-ка мне образ этого военного. Кстати, он как-нибудь назвался?
– Нет. Говорил, мол, стыдно известную фамилию трепать на ветру позора…
– Как вы думаете, не врал?
– Бес его разберёт. С виду благородных кровей офицер. Пока корнет, а там, глядишь, и в генералы выбьется.
