Витюша молча, протянул Фридману лист бумаги. На нём красивым, чётким почерком чернела фраза: «Боюсь страшно, но согласна стать твоей женой. Любящая тебя, Марина».
Фридман одобрительно поцокал языком.
– Ай да Витюша! Ай да молодец! Уконтропупил всё-таки внучку! Мизансцена понятна без слов: тайный, неравный брак, с последующим входом в семейство банкиров Унгертов! Прости меня дуралея, Виталий Игнатьевич, но на хрена козе баян, если она нот не знает. Зачем тебе вязаться в воровские дела, если ты приобретаешь такой кошелёк, как Марина Бирюкова-Унгерт?
– Ах, если бы было так просто! Я подозреваю, что женитьба на внучке ещё не открывает настежь сейфы деда. Думаю, что банкиры – народец, как никто другой, знают закон размножения денег.
– Поделись…
– Капитал умножается не делением, а ростом долга и экономией.
– Какой смысл тогда жениться? Зачем тебе Марина без денег-то? Ну, нарожает она тебе детей, как моя Сара, со скоростью швейной машинки. Их же, между прочим, кормить надо, выращивать, так сказать, эти грёбаные цветы жизни на собственной могиле!
– Не скажи, Фридман! Какой ни какой, а капиталец в приданое они всё же положат, а, главное, допустят на правах родственника к лёгким кредитам. Допускаю, что первые кредиты будут небольшими, с короткими сроками погашения. После такой проверки на вшивость, наверняка, допустят до настоящих денег. Так у нас появится «шиш» в кармане, на который мы откроем «Торговый Дом «Версаль» и выедем с ним на столбовую дорогу в миллионщики!
– Твоими устами да мёд бы пить, Виталий Игнатьевич! Как бы ни вышло по-российски.
– Это как?
– Как всегда, через пень в колоду.
– Не каркай, греческая морда! Завтра продам на свадебные расходы ещё один жёлтый бриллиант, и, в путь дорожку за счастьем!
Никодим Емельянович охотился. Он ловил в своей черепной коробке удачную мысль, но безрезультатно. Главное, ощущение её присутствия было, а поймать не удавалось. Мешала назойливая комариха. Она упорно домогалась следовательского тела.
Комариха была мелка, юрка, зла и голосиста. Её писк слышался то справа, то слева, то спереди, то сзади, то снизу, то сверху. Ловля её рукой, битьё свёрнутой газетой, ладонью и кулаком только сотрясали воздух и нервы Никодима Емельяновича.
«Какая бесцеремонная тварь!» – возмущался господин следователь. – «Интересно было бы посмотреть на наглую рожу комарихи, когда б я её сам за жопу укусил».
Вдруг насекомое затихло. Наступила сторожкая тишина. Следователь напрягся. Он не верил, что комариха добровольно отказалась пожрать на халяву, но такой подлянки Никодим Емельянович от неё не ожидал. Комариха сидела над головой Строкова на потолке. В безопасности она набиралась сил и наглости для очередной атаки.
В абсолютной тишине Никодим Емельянович застыл египетским сфинксом и, только вращающиеся из стороны в сторону глаза, да приготовленные для молниеносного удара руки, выдавали в нём живого человека.
Тем временем, одуревшая от голода комариха, сорвалась в крутое пике. В беззвучном режиме, метнулась к господину следователю, метя своим ненасытным жалом прямёхонько в центр его морщинистого лба. Её наглая выходка могла окончиться успехом, но она попала жалом между двумя глубокими морщинами. Ей пришлось встать вверх задницей, чтобы добыть хотя бы капельку крови. На это ушло драгоценное время.
Кусать комариху за жопу в отместку господин следователь не стал. Несолидно, знаете ли, государственному чиновнику мстить, таким образом, всякой мелочи. Вместо этого, он, со всей дури, ударил себя открытой ладонью по лбу. Звук вышел серьёзный. Даже звякнуло плохо закреплённое в раме стекло. Сила удара оказалась такой, что не только размазала тщедушное тельце жадной до крови комарихи по лбу следователя, но и ощутимо взболтнуло его мозги. От чего, удачная мысль, которую пытался поймать господин Строков, неудачно вывалилась из своего потаённого места и была тут же схвачена Никодимом Емельяновичем.
