Суровин поставил дочь на пенек. К лету этому пеньку приделывают шляпу-тазик, а зимой – весной он так без шляпы стоит. Аня уже поняла, что что-то неладное. Стоит. Вот как вчера – один в один ребенок.
– Ты что на меня так смотришь?, – спросила девочка.
– Не надо вот этого. Как ты здесь оказалась?, – спросил Суровин.
– Я проснулась. Смотрю, очутилась в садике у….
– Хватит врать!, – рявкнул Иван, – тебе кто-то угрожал?
Анины глаза наполнились слезами. Но ее отец точно знает: она не так уж наивна, чтобы не понимать, что нельзя уснуть в одном месте, проснуться в другом и делать вид, что так и должно быть.
– Рассказывай. Давай. У меня чуть сердце не остановилась, мама себе места не находит. Ты уже большая девочка. Теперь все эти сказки «про не помню», не пройдут. Что случилось утром?
– Фея пришла и спросила, что я хочу. Сказала, закрой глаза. Я закрыла, а потом открыла и оказалась в садике. Мне так сюда захотелось. Я решила немного поиграть, – тараторила Аня.
– А обо мне ты не подумала?, – таким спокойным голосом сказал Иван, что она заплакала в голос и затараторила, запричитала: – Прости, папочка. Не подумала. Совсем о тебе не подумала. Ты – большой, умный, сильный. Я, наверное, подумала: день не подумаю о тебе, то ничего не случится.
– Опиши внешность феи! Фея? Я как впишу фею во всю эту историю? О!, – схватился за голову Суровин, – я могу защитить тебя от камней, от голода, от холода, а от людей не могу. Как ты не поймешь? Гарнизонных поднял, на всю республику объявили тебя пропавшей, пальцы Савве чуть не отрезал. Серов потребует объяснений! Фею потребует!
Аня рыдала. У нее случилась истерика и Джеки забрала и недовольно шепнула: – Ты прям прирожденный психолог. Перепугал ее. Пойдем, моя девочка, моя бубочка…., – в общем, пошли все эти женские наглаживания – поглаживания. Она забрала Аню в машину и укачивала. А Иван, чтобы успокоиться решил проведать свой старый дом, по пути позвонил Гофману, сообщил, что ребенок найден, выслушал, что, в общем-то и ожидалось: в ходе розыскных мероприятий не найдено ни улик, ни свидетелей. Потом сразу позвонил полковник Яровой, Иван как раз окинул взглядом свою бывшую гостиную: все-таки жизнь в своем доме ему больше нравилась, поднимаясь на мансардный этаж, чтобы проверить запас оружия, он ответил на вызов.
– Да.
– Нашел?
– Так точно. Без повреждений.
– Хорошо, это очень хорошо. При встрече расскажешь. К одиннадцати вечера ты должен находиться в аэропорту Морока. Захвачу тебя оттуда, полетим, кое-что посмотреть надо.
– Со мной гражданские.
– На временном их оставишь. Ясно?
– Так точно, – с ленцой ответил Суровин, – приказ ясен.
– Бывай, – положил трубку Яровой.
– Куда это он меня тащит?, – подумал Иван, разглядывая свой арсенал, сложенный в старинные, массивные сундуки. В каком-то музее нашли и подарили перед переездом из Исты. Он немного доделал систему запирания, оружие аккуратно прикрыл одеялом. Ключи на полочке у окна. Он давненько собирался перевезти оружие под охрану. Не хорошо оружие без охраны: рядом садик, да и мальчишки – без башенный «народец», могут залезть в пустующий дом.
– Иван, – послышался снизу голос Подбережного, – Иван! Не пристрели только. У тебя гости, не воры. Иван!
– Иду. Приветствую, – и, спускаясь по лестнице, присвистнул от вида Вити Подбережного.
Во-первых, он ни один, на руке сидит младший сын. Во-вторых, сидит на левой руке, которой раньше не было, ну и в-третьих, одет он в советскую шинель годов этак шестидесятых, черного цвета, с фиолетовым подворотом и на пуговицах изображен якорь. Еще, наверное, морская шинель. Погон не было. Они пожали руки.
