Появилась Марина со средним сыном и потянула руки к младшему, а тот само собой потянулся к матери. А Джеки придержала ребенка, совсем незначительное движение, а малой взвыл и Марина удивленно глянула на «американку» и уверенно забрала ребенка из рук Джеки. Так уверенно, что можно сказать вырвала, и сказала мужу: – Ты почему не смотришь за Матвеем? Знаешь же, он не любит чужих рук. Привет, Иван. Как дела?
– Привет, Марин. Все нормально: служу России.
– Красавец, – вполне себе нейтрально улыбнулась Марина. Их средний пацан забашил Аню, и она, забыв обо всех печалях, побежала догонять приятеля.
– Он не спросил про Аню. Может и не знает, – удивленно подумал Иван и спросил, – ты чем сегодня занимался?
– Трактор перебирал, скотину кормил. Мне такая погода нравится. Никуда бежать не надо, спокойно можно дела доделать.
– Назову это эффект Подбереженого: когда каналы связи не согласованы между собой и старший не обладает свежей информацией, – подумал Иван и распрощался с градоначальником. Подбережный усадил младшего в коляску и, прогуливаясь променадом по вечерней Исте, отправился с семьей домой. Несмотря на позднее время, в затишье после утренней непогоды Истовцы наводили во дворах порядок. За поворотом Иван заметил одиноко идущего Костю Юдина. Даже не идущего: едва бредущего и разглядывающего звезды. Они поздоровались и обменялись парой фраз. Только машина проехала корабль на выезде, как Джеки очнулась от какой-то своей задумчивости и вспомнила: – Мы же вроде собирались остаться в старом доме?
– Мне надо в Морок. Подождете меня в перевалочном пункте: там есть сухпаек, охрана, душ, спальные мешки. На обратном пути заберу вас.
Джеки в ответ кивнула и легонько ущипнула Аню за щечку. Она тоже ей кивнула и подвинулась с заднего сидения ближе к отцу, чтобы покаяться и пообещать: – Прости, пожалуйста. Я больше никогда не буду просить фею куда-нибудь меня увезти. Обещаю. Давай мириться, – и протянула мизинец.
Суровин протянул мизинец и замирился старым, добрым способом, и сказал:
– Опиши фею.
– Она как блестящий шарик, – начала признаваться Аня, смутилась, залезла под бочок Джеки и добавила, – может превращаться в зеленую комнату, в белочку, в девушку в длинном платье. Петь, как птичка и шуметь, как вода.
– Интересно, но бессмысленно, – подумал Иван и сказал, – продолжай. Ты – молодец.
– Так это всё. Честно. Я устала и хочу спать. Можно я посплю? Я теперь всегда буду думать о тебе, и о маме.
Она свернулась калачиком под боком у Джеки, укрылась тем самым, пропавшим одеялом и быстро уснула. Доходила половина десятого. Ночь подсвечивали светоотражатели на столбах, да луна, и появившиеся, словно из ниоткуда звезды. Ехать тут немного, минут сорок – час с учетом темноты. Вдруг Джеки резко дернула его за плечо и сказала: – Ты засыпаешь. Проснись! Давай я сяду.
С тяжелых глаз ему показалось, что в лесу мелькнул зеленый сланцевый блеск. Джеки перелезла на соседнее кресло и включила на флешке рок: не громко, но бодрит. Еще более бодрит то, что она пыталась подпевать со своим акцентом: – Я на тебе, как на войне, а на войне, как на тебе.
Подъезжая к перекрестку, завидев издали свет машинных фонарей, Суровин снизил скорость и убавил звук. Их Ниву должны были остановить. Ну или хотя бы выйти, посмотреть, но никто на шум приближающейся машины не выходил и одно это уже настораживало. Куда более странным оказалось то, что людей в транспорте вообще нет. По радио играет музыка, все моторы заведены, будто на них собирались вот-вот ехать. В первой Гранте открыта дверь водителя, у второй обе передние двери открыты, а у десятки разбиты почти все стекла и помят корпус.
