До этого момента Кристофер существовал и перемещался в мире взрослых: бойфренды его матери, хозяева жилья, старуха из прачечной-автомата. Он никогда не разговаривал и даже не играл с другими детьми и всегда чувствовал, что это временная ситуация. Он следил за дверью и держал наготове маленький чемодан с вещами и деньги на сэндвич с сыром на гриле и автобусный билет, если они опять понадобятся.
Тетушка Ванда в честь этого события поджарила в микроволновке попкорн. Кристофер часто вглядывался в лицо тети Ванды в поисках чего-то знакомого, но его мама была светловолосой, воздушной, будто изображение, снятое не в фокусе, а тетя Ванда была земной, у нее были густые, блестящие каштановые волосы, падающие на плечи и подхваченные зажимами, сколотые вязальными спицами или собранные в пучок, как будто ей некогда было с ними возиться.
Тетя копалась в коробке со старыми кассетами, на которых были названия вроде «Парад 4-го июля 1967 года» и «Поездка Памелы в Нью-Йорк на автобусе, 1967 год».
– Твой дедушка купил кинокамеру в Японии за много лет до того, как они появились в продаже в США, – сказала тетя Ванда. – Он был умелец, как и ты. Только эта штука никогда не работала как следует. Думаю, это был опытный образец.
Его дядя Мартин недавно получил повышение в страховой компании, и семья переехала из Гейнсвилла в Лас-Вегас, как будто одно жаркое место жительства чем-то лучше другого.
Они с Джейсоном и Анжелой проводили дни в доме, смотрели мультики и звонили по телефону в бюро погоды, чтобы узнать температуру на день: время два часа дня, температура 41 градус. В сумерки они выходили на улицу и катались на велосипедах по новому району. Ему было почти пятнадцать лет. Если бы Кристофер был на год старше, его бы больше интересовало вождение автомобиля или девочки, но он был новичком в городе и не имел водительских прав, и ему было скучно до слез – пока он не нашел старый проектор и кассеты в коробке в гараже.
Кассету снова заело, и Кристофер вытащил ее из загрузочного лотка и осмотрел; свет лампы бил ему в глаза.
– Дерьмо, – произнес он.
– Кристофер, – нахмурилась тетя Ванда. – Выражения.
– Прошу прощения, – сказал он и вытер ладони о штаны.
Одно нажатие кнопки – и вот она появилась. На зернистых, быстро мелькающих кадрах появились его мама, Памела Кент, которая пыталась встать рядом с его тетей Вандой, толкавшей сестру вперед, чтобы поставить ее перед собой.
Памела нервно оглянулась, камера приблизилась к ней, а затем оператор, его дедушка, стал играть с кнопкой зума. При виде мамы, двигающейся, снова ожившей, у него дух захватило. Его охватило ощущение несоответствия. Как она может быть здоровой и живой там, а не здесь? Пленка обманывала, превращая мертвых в живых.
– Мамочка, – тихо произнес он. Какая-то часть глубоко внутри никогда не переставала ее искать. Он гадал, о чем она думала в тот день. Это была мама, о существовании которой он не знал, беззаботная, юная ее версия, которая двигалась на экране рывками.
– Мы купили проектор только в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, – сказала Ванда. Она смотрела фильм, но также и на Кристофера, мальчик чувствовал ее взгляд. – У нас были эти фильмы, а мы не знали, работала ли вообще тогда камера. Думаю, я никогда раньше этого не видела.
Зернистый целлулоид тихо потрескивал между отдельными сценами, где его мать позировала возле новых автомобилей, на Рождество, на семейных застольях и на проводах в аэропорту. На его любимом отрывке она была невестой, одетой в зеленовато-голубое платье с лямкой на шее и в такого же цвета туфлях (снятых крупным планом).
