Видеозапись на Рождество его покоробила. Казалось, мама в восторге распаковывала подарки, но женщину, которую он знал, не радовали праздники. Ностальгия, смешанная с меланхолией, загоняла ее в ванную комнату, где она запиралась на несколько часов, принимая ванну. Кристофер так боялся, что она уснет, что не один раз вскрывал замок инструментом, который дал ему рабочий гостиницы, и затыкал пробкой ванну так, что вода понемногу вытекала, пока она лежала без чувств в холодной ванне. Она просыпалась через несколько часов, замерзшая и разъяренная, но живая.
– Господи, – сказала тетя Ванда и подняла руку, чтобы заслонить изображение, вызывающее головокружение.
Он прижал руку ко рту, чтобы не зарыдать. У него начались спазмы в желудке, как и в те дни, когда он был с ней.
Его мать умерла три года назад. После Питтсбурга ее перевели в психушку в Атланте, но все настойчиво называли ее «центром», словно мама уехала в некий оздоровительный центр йоги. Она представляла собой одно из тех современных зданий, прижавшихся задней стеной к группкам вечнозеленых деревьев. Когда он в первый раз увидел ее в этом центре, она была привязана к стулу в «Имперском крыле». Пока он привыкал к нормальной жизни, отучался заглядывать под дверь ванной комнаты, чтобы убедиться, что вода не перелилась через край ванны, и переворачивать людей на бок, чтобы они не задохнулись в приступе рвоты, она впала в ступор, сидела, уставившись в угол на календарь «Год с кошками» с раскрытым ртом, словно собиралась спеть ноту. Продержалась там всего одиннадцать месяцев, потом умерла от пневмонии.
Он обмяк на стуле, зачарованный ее светлыми ангельскими кудряшками, вздернутым носиком и широкой улыбкой. Его мать была призраком, манящим его к себе. Время не залечило такие глубокие раны. В конце концов из этой пустоты появилось спасительное бесчувствие, сформированное упущенными возможностями и воображаемой другой жизнью, которую он мог бы прожить вместе с ней. Ему очень хотелось оказаться там вместе с ней. Все что угодно, только бы снова ее увидеть.
Последний фильм показывал родных, отправляющих ее на автобусе в Нью-Йорк. Его мать была жизнерадостной и полной надежд, а не сломленной женщиной, которую он столько раз переворачивал на бок в номерах дешевых гостиниц. Прерывистое потрескивание пленки вернуло его к реальности, напомнило, что эта потрясающе красивая женщина в коричневом замшевом жакете с бахромой – всего лишь далекое воспоминание. Она бурно махала родным, на быстро мелькающих кадрах она выглядела человеком, который спешит к новому волнующему приключению. Никто не снимет фильм о ее мрачном возвращении много лет спустя.
– Что с ней случилось? – Кристофер никогда не задавал тете Ванде этот важный вопрос. Он был слишком юным, слишком благодарным ей за то, что она его взяла к себе, чтобы искать ответ на него.
Ее большие голубые глаза прищурились.
– Я не должна была этого допустить, – сказала она. – Того, что ты год не посещал школу. Я слышала, что ты воровал мелочь, чтобы поесть.
– Это было не так уж плохо.
– Нет, плохо, – возразила она с усталым вздохом. – Пэм не справлялась с реальным миром. Она жила в мире фантазий, а реальный мир понемногу уничтожал ее, до тех пор, пока она… ее просто не стало. Таблетки, алкоголь, мужчины… все это было просто ее способом справиться, но зародыши этого были в ней с самого начала. Она никогда не вписывалась в эту жизнь. – Лицо тети Ванды освещал свет из проектора, и Кристоферу показалось, что он заметил слезы. – Жалко, что нас ей было недостаточно.
