Но лишь через десять лет вернулся монах в обитель. Многое переменилось с той поры, умер прежний настоятель, его место занял другой, но все остальное оставалось прежним. Государь оставался на престоле, его страна росла и развивалась, культ бога солнца ширился вместе с ней, захватывая новые народы словом или делом, верой или мечом. Ибо сам правитель являлся послушником бога Солнца и провозвестником его воли.
Когда брат Ханепет вернулся, монахи отшатнулись от него. И немудрено, седые волосы служителя почернели, засмолились, сутулое тело распрямилось, а глаза горели тем ярым огнем, что и на фресках у святых отцов истинной веры, пришедшей в страну еще при государе-отце. Настоятель, выслушав брата Ханепета, дивился его речам, но мало поняв из них, решил отправить его в столицу, к самому правителю поднебесных земель, его святым мудрецам, дабы те узрели мудрость и могли толковать слова книги, что написал их товарищ за десять лет проведенных в кромешной тьме. Настоятель пытался читать ее, многие пытались, но сам брат лишь качал головой, говоря, мол, и он, возвращавшись из горних высей, едва способен понимать написанное. Лишь избранные постигнут как устроена вселенная, суть ее, а так же прошлое и будущность всего, в ней находящегося. Особые слова и символы использовал монах, а потому слог его книги без пояснения мало кому откроется.
С тем он предстал пред святыми мудрецами, истинную веру глаголющими, а по истечении двух дней и перед государем, поспешившим на встречу с братом Ханепетом, едва узнав, что он прибыл в столицу. Мудрецы представили монаха правителю, пояснив, что он рассказал им и что открыл. Читали они и книгу, но и для них многое осталось тайной. А потому нижайше просят они всеблагого понтифика, истинного сына небес, самому взглянуть на листы и задать вопросы монаху. Правитель милостиво согласился на просьбы и велел впустить брата Ханепета в свои покои.
И прежде всего расспросил проведшего десятилетие во тьме брата о виденном им там. Монах, ничтоже сумняшеся, отвечал: с течением времени после начала медитации, ему закрылись земные тревоги, а ум стал подобен белому листу, на которые некто незримый набрасывал первые строки. А после, лист порвался, обнажив миры, о которых он не знал доселе, и пространства, которые оставались закрытыми для сего мига. Дальше больше, вселенная медленно раскрывалась пред его внутренним взором, открывая тайны, скидывая с себя шелуху ложных пониманий. Он сам не замечал, как начал записывать приходившее на ум, как постиг, что язык, данный ему от рождения, оказался слаб, чтоб с ним можно было отождествить истины, а потому монах стал обозначать явления символами и составлять из них связи меж константами мироздания. Он читал вселенную, ровно открытую книгу, поражаясь своему видению и тому, сколь слаб он и неразумен, сколь мало знает и как ничтожно все, способное запечатлеться в его разуме. С горечью видел Ханепет, сколько всего упускает, но надеялся, что другие, кто пойдет следом за ним, откроют больше тайн, ибо подготовятся к постижению.
Государь пристально взглянул на листы, испещренные мудреными символами и непостижимыми словами, и закрыл фолиант. После чего спросил брата Ханепета:
– Все ли тебе открылось, монах, о нашей вселенной?
– О, да, великий брат мой. Но всего записать я не смог, ибо…
– Я понял, брат. Позволь спросить тебя, зрел ли ты будущность нашего мира?
