– Да, понтифик, ее зрел я с удивительной легкостью, будто все случившееся, уже занесено в скрижали будущности, и хотя мы по-прежнему вольны в своих поступках, но они не повлияют на суть вселенной и хода ее не изменят.
– Так и должно быть, брат, – ответил государь. – Не можно простецу становиться причиною раздрая в горнем мире. Расскажи лучше обо мне, как долго мне править? Видел ли ты это?
К огорчению правителя, монах покачал головой.
– Увы великий брат, не смог я того разглядеть и поясню, почему. Род человечий предстал мне лишь мелким штрихом на глади земного бытия, столь малозначимым, что не успел я и помыслить, как его история закончилась и ушла в небытие, а мне открылись совсем иные сферы.
– Но расскажи тогда о моем наследии, брат. О величественных храмах, о дворцах и акведуках, что строил я, и которые простоят века и тысячелетия.
И снова монах покачал головой.
– Я не успел узреть этого, понтифик, прости мне.
– Но может род мой возвысился еще больше на земле? – недовольно произнес правитель.
– Видишь ли, понтифик, – осторожно продолжил брат Ханепет, – я ничего не успел увидеть в делах людских. Знаю лишь то, сколько роду человечьему отведено в будущности и, увы, это все, что мне ведомо о столь незначительном, по меркам вселенской сущности, явлении.
Государь ошарашено замолчал, велел было позвать святых мудрецов, но снова перевел взгляд на брата Ханепета.
– Ты хочешь сказать, что все сделанное мной и моими потомками, да продлится их род тысячи лет, незначительно? – в голосе его прозвенел металл.
– В нашем мире все, что ты создал, понтифик, все столь значимо, что превосходит всякие достижения государей древности. Но для вселенной…
– Я ничтожен? – рыкнул государь. – Для нее я никто?
– Увы, великий брат мой, я лишь знаю, что человечество пребудет на земле еще около десяти тысяч лет, после чего угаснет, и сменится другим разумным родом. А ему на смену придет иной, и еще один, а после земля наша будет сожрана солнцем и перестанет существовать. Следом же за ним сам солнце полыхнет огнем на планеты и погаснет.
– Постой! Я приказываю тебе говорить о делах иных. Если ни я, ни потомки наши не достойны, по твоему суждению, величия вселенной, то держава наша, как она повлияет на мироустройство?
И снова монах качал головой. Государь едва сдерживался.
– А язык или обычаи наши, они пребудут в вечности? Нет? А народ наш богоносный, и он исчезнет во тьме? Но кто-то должен остаться. Хотя бы не мы, люди, коим надлежит, как ты говоришь, исчезнуть через малую толику лет, но небесный правитель наш? Почему он обрушит гнев на землю, истребив самое солнце, источник могущества.
– Я не зрел богов, понтифик, – тихо отвечал брат Ханепет. – Ни одного из известных мне, ни в прошлом вселенной, ни в будущем.
– Ты еретик! – вспылил государь. И тут же, передумав гневаться, спросил: – Но что же зрел ты. И кого?
– Я зрел лишь явления, а не существ. Мигом проскользнула мне история нашей земли, и робким штрихом на ней зажглась и погасла жизнь. Я успел заметить ее лишь потому, что мои знания наполнялись сперва сведениями о самой земле, затем о нашем солнце, а после о звездах окрест, которые образовали скопление, а затем и спираль скоплений. А спирали создавали сплетения…
– Постой. Говори за землю нашу. За род человечий, – потребовал государь.
– Род наш, как я говорил, просуществует всего ничего из истории земли. Ему на смену придет другой род, но то, что сотворит наш, исчезнет раньше, чем ему на смену придут иные создания. Ничего не останется от нас, ибо столько времени пройдет между существованием нашего рода и следующего, что все следы человеков скроет тьма. И когда придет новый род мудрых, он не будет ведать того, что перед ним существовали другие разумные существа. Равно как и мы, возомнившие себя потрясателями вселенной, не ведаем, что перед нами тоже существовали мудрецы, строившие в океане свою жизнь и свои дворцы и храмы. И тоже, верно, думавшие о великом и пытавшиеся вписать себя в историю вселенной. Но у них не получилось этого, они вымерли не тысячи, а тысячи тысяч, тысячищи лет назад, и их мир исчез в волнах и никогда уже не восстанет.
