Ошарашенный словами брата Ханепета государь молчал. Играл желваками, но не мог произнести ни слова. Тогда монах продолжил, понимая, видимо, что это единственный способ донести понятое до всемогущего:
– Когда мне явилось прошлое и будущее нашей планеты, я как бы отдалился от нее и увидел сущность нашего светила, маленькой звезды на самой окраине скопления. Оно существовало очень давно, тысячи тысячищ лет, и за это время звезды, подобные солнцу, появлялись, сгорали и снова восставали из небытия, из пыли и газа, из камней и льда, что всегда существовали в нем, с той самой поры, немыслимые тысячищи лет назад, когда скопление только появилось. Солнце наше явилось из праха прежних звезд, а те родились из небытия звезд первых, создавших наше скопление. Тогда еще наша спираль была молода и юна, и сама появилась на свет, как итог столкновения двух куда более мощных спиралей – выброшенная на окраину их великой битвы между собой. В те эпохи спирали эти только начинали свое движение, а звезды рождались из вещества, что явилось результатом разъединения великих сил времени, пространства и материи.
Государь попытался что-то сказать, но горло сдавило сознанием немыслимости произносимого монахом, и он замолчал. Смотрел на стоящего перед ним, желваки играли, глаза выкатывались из орбит.
– Сама вселенная родилась из расхождения величайших ее сил, – продолжал брат Ханепет. – Вначале обрелось время, оно, подобно волне, объяло вселенную, и родило пространство, в котором, от единения этих двух великих сил, появилась материя. И тогда уже, время, окончательно разделяя пространство и материю, создало свет и отделило от него тьму. Я бы назвал ее хаосом, ибо в тьме рождается не только звезды, но она предсказывает закат всего сущего. Но вначале материя представляла собой всего лишь ничтожные частицы, столь мелкие, что ум мой не мог их определить, столь могущественные, что они, даже нерожденные, уже могли взаимодействовать между собой, порождая тьму и свет, а после пыль – из которой уже рождались звезды и их планеты.
– Как же можно объять столь ничтожное и столь великое? – все же решил спросить государь. Монах покачал головой.
– Никак, понтифик. Я и не объял, загадкой для меня осталась суть мельчайших частиц, из которых составилось все сущее во вселенной. Я и сейчас не знаю их гармонии, ведаю лишь то, что видел, – и вернулся к повествованию.
– А далее творение продолжалось. Многие тысячи тысячищ лет ушло на то, чтоб по вселенной разнеслась пыль, чтоб появились звезды, чтоб они погасли, а них месте явились новые сияющие гиганты и тусклые карлики, живущие мириады лет или сотни тысяч. Звезды рождались, сходились, удалялись, сплетаясь меж собой в скопления, в спирали. И чем дольше жила вселенная, тем больше в ней становилось звезд, и тем больше она раздвигала свои пределы. Она и сейчас это делает, и с той же скоростью, что и прежде, в давнопрошедшие времена. Я не могу постичь ее, но если бы даже она не расширялась более, то первый отблеск рожденной звезды на одном ее краю, достиг бы другого края настолько поздно, что сама звезда успела бы погаснуть, родить новую звезду, и та, вспыхнув, успела бы исчерпать свой предел жизни. Немыслимо много.
– Немыслимо, – повторил государь. – Но как ты понял это?
– Лишь внутренним зрением и через подобия. Немыслимо самому разглядеть столь великие величины, не потеряв рассудок, а потому я постигал красоту, гармонию и величие вселенной через крохотный свой разум, через вот такое понимание, доступное разуму. Мощь вселенной обрушилась на меня, придавила и распластала – там, в пещере, и я лишь смог описать основные ее законы. И познать, что и те изменяются в зависимости от того, где они расположены, в самом центре ее, ближе к окраинам или в дальних пределах, где вселенная еще продолжает немыслимо стремительно раздвигать границы. Но даже эти вроде бы разные законы, все одно, имеют под собой первооснову, и все они гармонично исходят от нее через простые сопряжения сил, известных тебе, великий брат мой.
