В себя Лега Гавшонкин пришёл лёжа у пожарного стенда с песком и конусообразным красным ведром. Попробовал встать. Не получилось. Решил делать это постепенно: сперва поднялся на правую руку, подогнул левую, затем поднялся на левую руку, а левая нога подогнулась сама собой. Нехорошо. Но лучше так, чем никак.
Ночная изморозь растаяла и покрытая каплями влаги трава казалась густой и сочной, как усыпанная жемчужной росой осока в начале августа на берегу небыстрой реки. Но эта привокзальная влага была не росой. Роса выпадает вечером, когда холодает после знойного дня – она бодрит и утешает, а эти капли смурные и вялые – удручают и огорчают. Солнце играло в каплях, но не самозабвенным восторгом июльского заката, а пустотелой, промозглой и паршивой сентябрьской побудкой. Как улыбка старой кокетки, которая думает, что она – молодая кокетка. Свет этого утра был матовый.
Лега с густым, как повидло, усилием зажмурился – что-то болело в голове где-то в темечке. Будто кровельный саморез не до конца закрутили и теперь лист шифера егозит по доскам крыши от каждого порыва ветра. Открыл глаза – боль не прошла. Но проходившая мимо женщина с хозяйственной сумкой с озабоченным видом двинулась к нему. С беспокойством посмотрела. Присмотрелась, поняла, в чем дело и бросила с ненавидящим омерзением:
– И не стыдно тебе? Дети ходят, старики, девушки!
– Слышь, тётя! Я с Кавказа вернулся!
Женщина снова смерила его взглядом, печально вздохнула, посмотрела на Гавшонкина с пренебрежительным состраданием и ушла. Своей дорогой, а не за дежурным милиционером.
Лега снова попытался встать и сперва встал на колени, но его резко согнуло обратно и страшно, катастрофически вырвало бурлящим водоворотистым водопадом. Чем дольше продолжалась рвота, тем солоней и кислей становилась блевотина. Концентрация становилась всё жутче, под конец добавилась жгучая горечь и Гавшонкину стало казаться, что такой кислоты не может просто физически содержаться в человеке – такое разве в электролите аккумулятора бывает. Утерев густые слёзы и злобно сплюнув, Гавшонкин, наконец, поднялся с колен в полный рост.
Встал, достал из кармана мятую пачку «Опала», сунул внутрь пальцы. С сожалением выкинул одну за другой восемь ломаных сигареты, наконец, достал целую, которая оказалась последней. Пачку выкинул следом, сигарету закурил. С недоумённой гримасой выпустил дым, закашлялся. Снова плюнул, сигарету не выбросил. Пошёл по тропинке в сторону дома, с торца которого располагался магазин «555», где магнитофон «Квазар» задавал стиль всему помещению заведения:
«Сорок лет, как под наркозом,
Я работал говновозом!
Ой-ей-ей!
Ни шофёром, ни таксистом,
А вонючим говоночистом
Ой-ей-ей!»8
Магнитофон был включен не на полную мощность и не подавлял посторонние звуки. Он позволял продавцу спокойно разговаривать с покупателем.
За прилавком сидела женщина в серо-синей футболке – стамая пергидрольная блондинка с отросшими тёмно-русыми корнями волос и с неравномерно сходящим побледеневшим загаром. Перед ней стояли обшарпанные весы с помутневшим циферблатом и двумя блестящими площадками разной величины.
– Пиво холодное?
– Комнатной температуры.
Лега на мгновение задумался, а потом махнул рукой:
– Тогда дайте тёмного «Степана Разина» и синего «Русского стиля».
