И на этот раз уже без Маркса во сне и наяву.
Получить диплом – это был лишь первый шаг.
А дальше за штурвал брались уже другие капитаны…
Попутный ветер распределения разносил молодых специалистов по бескрайним просторам Родины: получил диплом, вдохнул, выдохнул – и вот ты уже там, где солнце появляется раз в году, а про весну читаешь только в газетах.
Там ты понимал, что тепло твоих грёз годится разве что для чугунных батарей Заполярного.
Хотел строить корабли – будешь чинить колхозные доильные аппараты.
Мечтал о конструкторском бюро – поздравляем, теперь ты ведущий специалист по расчёту аэродинамики сельскохозяйственных пернатых.
Теоретически – на благо государства. Практически – лотерея без выигрыша.
К счастью, красный партбилет отца – та самая заветная корочка, открывающая больше дверей, чем папская рекомендация, – сотворил чудо.
Пока его однокурсники разъезжались по бескрайним степям изучать повадки местных куриц при боковом ветре, наша семья осталась на острове.
Отец работал много, говорил мало и знал, что в хоре строителей коммунизма главное – не выделяться. Потому что где-то там, на верхних этажах, всегда сидел кто-то с абсолютным слухом и не менее абсолютной памятью.
А потом подошла очередь на квартиру.
В те далёкие времена получить государственное жильё было сродни олимпийскому золоту: требовало лет ожидания, массу терпения, километров бумажек и желательно парочку святых покровителей на небесах.
Итак, после тонны выкуренных сигарет, заметно пожелтевших усов отца и его полной самоотдачи на заводе, фамилия нашей семьи оказалась в числе «достойных».
Мы стали счастливыми обладателями квадратных метров социалистического рая: две комнаты, свой санузел и – конечно! – отдельная кухня.
А перемены валились, как снег в октябре на наши северные дороги, накапливаясь слоями в один большой сугроб новшеств.
К тому времени я уже приближалась к трагической отметке: десять лет.
Это когда ты вдруг перестаёшь танцевать на автобусных остановках и начинаешь задумчиво смотреть в серое небо, размышляя о смысле жизни.
И о долгой зиме.
Бабушка Лида, святая покровительница холода и шерстяного террора, появлялась в нашей жизни во время каникул. Её прибытие всегда сопровождалось звонким перестуком спиц и стойким ароматом сушёных грибов.
Свитера прародительницы были не просто одеждой. И не какие-нибудь там уютные кашемировые облачка из рекламы про семейные ценности и кондиционер для белья.
В её рукоделиях можно было пережить ледниковый период, атомную зиму и дойти пешком до Заполярья.
Они не просто кололись. Они пожирали кожу, как раззадорившиеся гремлины после мытья. Надеть их означало пройти испытание болью – миллиметр за миллиметром, пока первый слой эпидермиса не будет безвозвратно принесён в жертву.
Пережить зиму означало пережить свитера бабушки Лиды.
С годами у меня развилась такая аллергия на шерсть, что каждую осень семья собиралась на военный совет: во что бы меня одеть, чтобы я не замёрзла, но и не ушла навсегда из дома.
Хлопок и ситец, доступный в советских магазинах, был надёжным билетом в царство обмороженных частей тела.
А синтетика – этот недосягаемый мираж технологического прогресса – была так же реальна в то время, как и летающие автомобили в мечтах Брежнева.
Лидия была не только исходником дерматитов и вязаных чудес – она была настоящей легендой выживания.
Каждый её приезд поездом был предвестником перемен: из-под её рук выпадали мешки с ягодным вареньем, банки с маринованными огурцами и даже грибы, свежие, как утренний туман над лесной опушкой.
