Энергично закивав, радуясь, что конфликт разрешается сам собой, поняла что завтра все-таки придется посетить Торговый центр. Однако ехать несколько часов в Дом отчаяния, а потом столько же обратно, у меня не было сил. Пришлось попросить ссуду еще и на комнату.
– Простите, милая леди, может, я лезу не в свое дело, но кем вы работаете? – спросил Идрас, наконец решив, что наши отношения вышли за рамки простой помощи неплательщице.
– Я новая хозяйка Дома отчаяния… – пролепетала я.
– В таком случае, сегодняшний ужин и комната на ночь за мой счет, – неожиданно заявил он. – Вы спасли моего племянника, приюти́в его в своем доме!
– Спасибо.
– Но все же разберитесь с торговым счетом, а еще лучше заведите себе кошелек с россыпью монет, – усмехнулся Идрас.
Комната на втором этаже таверны оказалась грязноватой, но теплой. Веселье, доносившееся снизу, не давало мне уснуть еще пару часов. И вдруг я поняла, почему на самом деле так и не сходила в Торговый центр и не обзавелась кошельком с монетами. Воспоминания о таких кошельках болезненно отзывались в сердце.
"Мы с отцом объездили полмира, сколько себя помню. Он был менестрелем или бардом. Утверждал, что это его призвание и долг, что на этот путь его благословила Исчезнувшая богиня, почитаемая на большей части материка как покровительница искусств.
Мой отец, выходец из пустыни, чудом выбравшийся из священного города Блистающего Арама, постоянно рассказывал о чудесах, виденных им еще до моего рождения, пел песни и сказки. Мы зарабатывали немного, но этого хватало. Я никогда не принимала участия в его выступлениях, но собирала монетки в шапку с людей, зачарованных его искусством.
Отец был хорош собой. Высокий и статный, с темной кожей и ослепительной улыбкой, он покорял сердца́ и женщин, и мужчин. Иногда мы оставались не в грязных комнатах таверны, а в богатых домах и отдыхали там неделю-другую. В такие моменты я оказывалась в окружении чужих тётушек, которые учили меня хозяйству, языку и иногда даже письменности. Матери я никогда не знала, и отец о ней не рассказывал, но внезапная забота этих женщин дарила мне ощущение женского тепла и внимания. Пусть и мимолётное.
К девяти годам я уже осознавала силу своего очарования, понимая, что во внимании окружающих есть нечто большее, чем просто дружелюбие. Бронзовая, светящаяся на солнце кожа, черные, блестящие змеи волос, обрамляющие лицо, длинные ресницы, бросающие тень на щёки, и яркие, пронзительные зеленые глаза. Каждый мужчина, каждая женщина испытывали непреодолимое желание коснуться меня, провести рукой по волосам, удержать мои маленькие ладони в своих. Мое тело, казалось, приковывало их взгляды.
И я, не ведая стыда, пользовалась этой властью, выпрашивая ужины, подарки, мелкие милости и даже нужную информацию. Отец хоть и начинал хмуриться, не запрещал мне этого. Чудо-мешочек с монетами в нашей сумке рос, день ото дня становясь все более увесистым. Казалось, еще немного, и мы сможем остановиться, осесть на одном месте, купить маленький домик и наслаждаться долгожданным покоем.
Но потом разверзся адский год. На дороге в лесной глуши, у самой северной границы Облентии, нас захватили бандиты. Грязная, пропахшая дешевым пойлом шайка, решившая не убивать нас сразу, а превратить в своих рабов. Отцу приходилось развлекать их каждую ночь, а взамен они обещали не трогать меня. Кормили нас исправно, одевали – особенно меня. Обноски с богатых барышень, кое-как подходящие мне по размеру, становились поводом для моего жалкого дефиле перед этими зверями.
