И вот сидим вечером с мамой, ужинаем не спеша, и тут – заливистый, нетерпеливый звонок в дверь. Так звонит только Катя – никак невозможно ее от этих сумасшедших звонков отучить, и чем длиннее трель, тем, значит, больше Катя нагружена впечатлениями и нетерпеливее жаждет общения.
– Иди, встречай подопечную, – усмехается мама.
Иду открыть… На пороге – Катя в своих пышных мехах, запорошенная снегом, румяная с холода; в полумраке прихожей возбужденно блестят ее глаза:
– Можно, Таечка, на минутку? Не помешала?
– Хватит глупых вопросов! Раздевайся!
Дважды ее просить не надо: сумку – на пол, шапку, шубу и сапоги – долой, и прямиком на знакомую ей с детства кухню; чмок маму в щеку:
– Здравствуйте, милая Варвара Никитична!
– Ой, Катюша, какая ты ледяная! Будешь ужинать?
– Честно говоря, буду! – признается Катя, бесцеремонно плюхаясь на стул, точно зная, что ее здесь накормят и напоят чаем и что ее здесь любят, независимо от того, злая она или печальная, веселая или колючая.
Мама, зная ее аппетит, накладывает ей полную тарелку того, чего нам с ней обеим хватает утром на целый завтрак.
– Ладно, девочки, я пошла, у меня дела, – говорит мама, догадываясь, что Катя – с ворохом горячих новостей, и деликатно оставляя нас вдвоем.
Катя сидит, полуприкрыв глаза и тихо улыбаясь, внутренне оттаивая в тепле и тишине кухни, и я не мешаю ей – знаю, как ей всегда, с детства, нравится сидеть здесь, даже на том же стуле… А странная улыбка так и не сходит с ее лица. Машинально она берет вилку и начинает торопливо есть, но вдруг отшвыривает ее и разряжается:
– Слушай, а ведь я влюбилась!.. Втрескалась вдрабадан!
– В кого опять?
– Да почему «опять»-то? – возмущается она. – Я, между прочим, в последний раз была влюблена… та-ак, – она на секунду задумалась, – да, тринадцать лет назад! И знаешь, в кого?
– В Игоря, наверное? – сообразила я, судя по арифметике.
– Конечно!.. О-ох, что-то будет! Что-то, чувствую, будет!
– Да в кого хоть – объясни толком?
– В Воронцова – в кого же еще!
– М-да-а, – произнесла я нечто бессмысленное и усмехнулась: эка невидаль – да в него влюблены в городе сто тысяч женщин, не меньше, и добавила, чтобы охладить ее: – Ну что ж, будешь сто тысяч первой.
– И пусть буду! Плевать! – запальчиво отрезала она.
– Но ведь ему, по-моему, далеко за пятьдесят?
– Он мужчина без возраста!.. У него такой товарный вид! – выразилась она в полном соответствии со своим рыночным лексиконом.
– И когда успела? – спросила я, понимая, что не миновать сегодня истории ее страсти, и готовая слушать – мне спешить некуда.
– Представь себе: не далее как сегодня утром даже не были знакомы! – Выплеснув главное, Катя вспомнила, наконец, о своей тарелке и взялась снова работать вилкой, продолжая отрешенно улыбаться, а затем продолжила, уже спокойнее: – Так пафосно всё было, когда встретились: «Слышал, слышал о вас, Екатерина Васильевна! Очень приятно, весьма признателен!» – А как всмотрелся в меня – глазки заблестели, расчирикался и чуть ли ножкой не шаркнул: «О, да вы хороши! Вы прелестны!» Потом давай бумаги смотреть, которые я составила, а я постаралась: подготовила так, что комар носа не подточит. Прочитал их внимательно, и – ни одного замечания! Даже удивился – решил, видно, что раз я «прелестна», значит, у меня мякина в голове!.. Потом поехали в управление юстиции – утверждать документы; он берет меня с собой: вдруг замечания будут? И там – ни одного замечания! На вопросы отвечала только я – ему и пикнуть не дала. Он не ожидал такого, даже уважением ко мне проникся!.. Потом пошли пешком по городу. И всё говорили, говорили…
