Ассоциированный сверх-адаптивный интеллект - страница 27

К феноменологическому оформлению активности инстанций души и духа предельно внимательно и пытливо призывал относиться и Уильям Джеймс. Он подчеркивал, что все корни духовной религиозной жизни, как и центр ее, следует искать в так называемых мистических состояниях сознания. При этом он выделял четыре главные характеристики признака, которые служили критерием для различения собственно мистических переживаний: неизреченность (невозможность изложить собственные ощущения и впечатления на обычном «посюстороннем» языке; интуитивность (проникновение в глубинные истины, отличные от обыденного опыта, состояния откровения, моменты внутреннего просветления); кратковременность (мистические состояния, озарения не имеют длительного характера, время внутри экстатических переживаний вообще протекает иначе); бездеятельность воли (ощущение паралича собственной воли и власти высшей силы). Таким образом, по Джеймсу, речь идет о расширении возможности человека к непосредственному общению со сверхъестественным началом, возможности сверхопытного, сверхчувственного познания; о совокупности явлений и действий, которые каким-то образом связывают человека с тайным существом, непостижимыми силами мира, независимо от условий пространства, времени и физической причинности (У. Джеймс, цит. по изд. 1993).

В ключе всего сказанного, религиозные и так называемые духовные практики представляются более или менее удачными попытками интерпретации и институализации такого транстемпорального опыта. Сам Джеймс считал, что полная истина об этих состояниях сознания и получаемой таким образом информации станет известной только тогда, когда сама по себе теория познания и науки о психике скажут свое последнее слово. «Тем временем о них можно собирать массу условных истин, которые с неизбежностью войдут в состав более широкой истины, когда для этого наступить срок». (У. Джемс, цит. по изд. 2011). Примечательно, что вот такие грядущие науки о психике Джеймс обозначал как подлинно рациональные (в отличие от эмпирических, на уровне которых, собственно, и забуксовал «научный» способ репрезентации и осмысления феноменов психического).

Выдающийся русский философ Николай Бердяев, глубоко понимавший феноменологию духа, считал, что рациональное определение духа невозможно, это безнадежное предприятие для разума. Такое ограниченное понимание духа, по Бердяеву, есть его искажение и принижение: «… об этом невозможно выработать понятия, эту тайну нельзя рационализировать, о ней возможен лишь миф и символ» (Н. Бердяев, цит. по изд. 2011). При этом надо помнить о том, что язык мифа, как, собственно, и символа – в понимании Бердяева – используется для выражения таких сакральных идей и ценностей, для которых обыденный (профанный) способ репрезентации неадекватен. Тем не менее, сам Бердяев дает следующее весьма примечательное определение ключевых, по его мнению, характеристик рассматриваемого понятия духа вполне понятным образом: «Дух целостен и сопротивляется дроблению времени и пространства. Дух одинаково трансцендентен и имманентен (т. е. выходит за пределы реального и связан с реальностью – авт.). В нем трансцендентное делается имманентным, и имманентное трансцендирует, переходит через границу». И далее Бердяев абсолютно точно – по крайней мере с позиции концепта объемной реальности – проясняет возможность такого вот парадоксального сочетания свойств имманентности и трансцендентности: «Дух не тождественен сознанию, но через дух конституируется сознание, и через дух же переступаются границы сознания и происходит переход в сверхсознание». Отсюда, например, понятно, почему царство духа может быть и «внутри нас и в том, что вокруг». И отсюда совсем уж близко до идеи репрезентации множества актуальных планов объемной реальности, так же как и ее непроявленного статуса (данный статус, при желании, можно обозначить и как «дух»), с использованием инструментов импульсной активности сознания – времени.