Кристина же снова заглянула в коробку с «мусором». Под сканированной книгой, под свертком ткани, ее пальцы в тонких перчатках нащупали что-то твердое, прямоугольное, обтянутое материалом, который показался странно… живым на ощупь. Не гладким пластиком или холодным металлом, а шершавым, слегка потертым, теплым от прикосновения, даже сквозь перчатку. Она осторожно извлекла предмет.
Это была тетрадь. Не цифровой планшет, не голопроектор. Старая, бумажная тетрадь в картонном переплете, обтянутом искусственной кожей когда-то ярко-синего, а теперь выцветшего до грязно-серого цвета. Углы были стерты, обложка потерта, а на лицевой стороне, вытисненная когда-то золотой фольгой, потускневшей до бледно-желтого, едва читалась надпись: «Мой Мир. 2025».
Воздух вокруг Кристины, всегда безупречно отфильтрованный и нейтральный, внезапно показался ей слишком чистым, слишком пустым. Она прижала тетрадь к ладони. Материал обложки был шершавым, почти теплым, в отличие от холодного пластика стола или гладкого стекла сканера. Она почувствовала легкую неровность под подушечкой большого пальца – вмятинка, словно от сильного нажатия ручки. След давнего усилия, давней эмоции, застывшей во времени.
Она открыла тетрадь. Страницы пожелтели по краям, стали ломкими, хрупкими. Запах ударил в ноздри – не химический аромат Архива или стерилизатора, а сложный, глубокий, почти осязаемый коктейль: сладковатая пыль, едкая нота плесени, что-то древесное, и под всем этим – едва уловимое, но отчетливое дыхание человека. Запах времени. Запах жизни, которая оставила этот след. Кристина инстинктивно втянула воздух глубже, забыв на мгновение о «Опекуне», который мог счесть это действие «субоптимальным».
Почерк на страницах был размашистым, нервным, местами небрежным. Чернила – синие, местами выцветшие до бледно-голубого, местами расплывшиеся от капель… воды? Или чего-то еще? Кристина осторожно перелистнула несколько страниц, покрытых рисунками скучающих на уроках рожиц, списками песен с незнакомыми названиями, короткими фразами: «Устала!», «Мамкин суп топ!», «Кирилл – идиот!». Мир, запечатленный здесь, был хаотичным, эмоциональным, неоптимизированным.
И вот, ее взгляд упал на запись, датированную пятницей, октябрем. Чернила здесь были особенно густыми, буквы – крупными, с сильным нажимом, местами рвавшими бумагу.
«День Абсолютного Кошмара!» – начиналось с размашистого заголовка. «Проснулась – опаздываю на ВАЖНЕЙШЕЕ собеседование на стажировку! Мчалась как угорелая, кофе пролила на новую (!) блузку, волосы – дурдом. Прибежала к метро – а мой старенький, но верный „Жучок“ (да, я так ласково называю свою тачку, он заслужил!) – МЕРТВ. Совсем. Не заводится. Батарея? Стартер? Кто его знает! Я чуть не разревелась прямо на парковке. Собеседование в 10:00, а сейчас 9:40, и я в часе езды от места! Такси – золотое, денег нет. Общак – переполнен до ужаса. Чувствовала себя полнейшим лузером, идиоткой, которая не может даже машину завести. Стресс – зашкаливал! Казалось, весь мир рухнул. Позвонила папе – он орал что-то про „я же говорил, надо было новую брать“, что вообще не помогало. Потом… потом пришел дядя Вася, сосед. Увидел мои сопливые слезы и мой „Жучок“. Сказал: „Не реви, девонька, щас глянем“. Он копался под капотом минут двадцать, весь в мазуте, ругался тихонько, но по-доброму. Я стояла рядом, тряслась от холода и отчаяния. И ЗАВЕЛОСЬ! Этот старый, пыхтящий звук мотора – самая прекрасная музыка на свете! Я чуть не расцеловала дядю Васю (и машину!). На собеседование опоздала на полчаса, но честно все рассказала про „Жучка“ и дядю Васю. И знаешь что? Они РЖАЛИ! И взяли меня! Потому что „у вас, видимо, талант превращать кошмары в приключения“. Вечером ела холодную пиццу в обнимку с „Жучком“ на парковке. Он тарахтел неровно, но был ЖИВОЙ. И я была счастлива. Дико, глупо, по-дурацки счастлива. Потому что это было НАСТОЯЩЕЕ. Весь этот стресс, вся эта паника, а потом – эта безумная радость! Никакая виртуальная иммерсия не даст ТАКОГО кайфа. П.С.: Дядя Вася – бог. И мой „Жучок“ – тоже немного бог.»
