Кристина читала, и буквы словно оживали под ее пальцами. Она чувствовала тот стресс девушки – липкий, всепоглощающий, физический холод на парковке, отчаяние. Она видела дядю Васю, заляпанного мазутом, слышала его тихое ругательство. И этот дикий, неконтролируемый восторг от заведшегося мотора! Эта глупая радость от холодной пиццы рядом с «живой» машиной! Это был не просто текст. Это был взрыв – взрыв жизни, настоящей, неотфильтрованной, неоптимизированной. Жизни, где стресс не стирался кнопкой «пауза», а преодолевался, где радость была не предсказуемым результатом алгоритма, а наградой, выстраданной, добытой в борьбе с хаосом.
Ее собственный «Опекун» легонько «ткнул» ее в висок – предупреждение о учащенном сердцебиении, о повышенном уровне кортизола. Она проигнорировала его. Ее пальцы дрожали, когда она перевернула страницу. Запах бумаги, чернил, пыли и чего-то неуловимого – человеческого пота? – заполнил ее сознание, вытесняя стерильный воздух Архива.
Рядом с тетрадью в коробке лежал еще один предмет, завернутый в кислотно-нейтральную бумагу. Кристина развернула его. Это была куртка. Кожаная. Настоящая. Когда-то, вероятно, черная, но время и использование сделали ее цвет глубоким, сложным, с потертостями до рыжевато-коричневого на плечах, сгибах рук, по швам. Она была тяжелее, чем любая ткань из самоочищающегося комбинезона. Кристина оглянулась – София была погружена в свои голограммы. Сектор «Эпохи Дефицита» был пустынен в этот час.
Дрожащими руками Кристина сняла тонкие архивные перчатки. Ее собственная кожа показалась ей внезапно слишком нежной, слишком непривычной к прикосновениям. Она взяла куртку. Материал был жестким, дубленым, прохладным. Он пахнул не синтетической свежестью, а чем-то древним, животным, смешанным с табачным дымом (или ей так показалось?), и все тем же неуловимым запахом человеческой жизни. Она надела ее.
Она была немного великовата, плечи свисали. Рукава закрывали кончики пальцев. Материал скрипел при движении, натирал шею у ворота. Было неудобно. Сковывающе. Совсем не так, как идеально сидящий комбинезон. Но это неудобство было… настоящим. Оно говорило о весе, о текстуре, о долгой истории носки. Она засунула руки в глубокие карманы. Внутри была какая-то крошка, мелкий сор. И там же, в углу одного кармана, она нащупала маленький, плоский, круглый предмет. Монету? Пуговицу? Она не стала смотреть. Этот крошечный мусор, этот след чьей-то забытой жизни в кармане чужой куртки, вызвал в ней странный прилив тепла. Она стояла среди безупречного порядка Архива, в чужой, неудобной куртке, и чувствовала себя… более живой, чем за весь предыдущий месяц. Это был дискомфорт, но дискомфорт подлинный. Как царапина на смартфоне. Как сломанная рука у игрушки. Как стресс и радость девушки из дневника.
«Опекун» снова напомнил о себе легким импульсом. Пора заканчивать. Кристина с неохотой сняла куртку. Прикосновение ее собственной, гладкой ткани комбинезона показалось ей теперь искусственным, скользким. Она аккуратно сложила куртку, завернула ее обратно в бумагу, положила рядом с тетрадью в коробку. Но дневник… Дневник она не смогла положить обратно сразу. Она задержала его в руках, пролистала еще пару страниц, впитывая нервные строчки, полные подростковых драм, восторгов от музыки, злости на родителей, восторга от первой зарплаты. Каждая эмоция была выплеснута на бумагу, грубо, искренне, без оглядки на «оптимальность». Она закрыла тетрадь, ощущая ее шершавую обложку, ее вес, ее присутствие. Затем, оглянувшись, быстро сунула ее в глубокий карман своего комбинезона. Сердце колотилось как бешеное. Она совершила кражу. В Центральном Архиве Памяти. Это было немыслимо. Безумно. Опасно. Но мысль о том, чтобы оставить этот шепот бумаги, этот крик настоящей жизни, в коробке для утилизации, была невыносима.
