Шион посмотрела на него в упор.
– Даже если это будет означать, что равновесие никогда не было настоящим.
Она подошла к столу и провела пальцем по краю карты, указывая на территорию между базой Альвескардов и северной дорогой.
– Я поеду не к ним. Я поеду туда, где она может быть. Где они её прячут. И если встречу Лирхт – он получит ответ не как командующий, а как мужчина, что не умеет отпускать то, что не его.
Марко молчал. Потом тихо произнёс:
– Тогда пусть твоя дорога будет короткой. И пусть небо выберет, кого оно осенит.
Шион кивнула. И, не оборачиваясь больше, велела:
– Оседлать лошадей. Я выезжаю на рассвете.
Звук её шагов по мрамору был сухим, уверенным, как обещание кары. И только слуга, закрывший за ней дверь, понял: в этот раз Шион не просто отправляется в путь. В этот раз она собирается вернуть власть.
ГЛАВА 21. Ночь без права на сон
База спала, но не замерла. За стенами казармы скрипели металлоконструкции, где-то за дальним ангаром глухо лаяли псы, а в воздухе витал запах раскалённого железа и табака. Над пустым плацем дрожало тепло фонарей.
Паулин не спала. Она вышла на балкон над казармой – без формы, в тонкой рубашке, босиком. Ночь пронизывала до костей, но она не чувствовала холода. В пальцах – зажата сигара, взятая у интенданта, забытая, неприкуренная. Её рука дрожала – не от страха, от тяжести. Последних дней. Последних слов.
– Ты вымоталась, – раздался голос позади. Лирхт. Спокойный, ровный, но не отстранённый.
Она обернулась. Он стоял в дверях, тоже не в форме. Простая чёрная рубашка, рукава закатаны до локтей. Его тень вытягивалась вдоль стены.
– Спишь тоже в строевом темпе? – отозвалась она.
Он не улыбнулся. Только шагнул ближе.
– Ты убегаешь, – тихо сказал он. – Но только внутрь. А там теснее.
Она не ответила. Поставила сигару на камень и прижала ладони к перилам.
– Иногда мне кажется, – выдохнула Паулин, – что я сгорю изнутри раньше, чем эти войны доберутся до нас.
Он подошёл вплотную. Не касаясь. Только дыхание – ближе, чем слова.
– Горят не те, кто слабы. А те, кто не умеют отпускать. – Лирхт смотрел на неё так, будто разглядывал трещины в доспехе.
– Или тех, кого не отпускают. – Голос её сорвался, хриплый. – Ты же держишь всех на поводке, правда?
Он протянул руку и положил её на её запястье. Не крепко. Просто – ощутимо. Как метка.
– Скажи, если захочешь, чтобы я отпустил. – Тихо. Почти беззвучно. Но в этом молчании пульсировал выбор.
Паулин не двинулась. Её плечи дрожали, губы чуть приоткрыты, как будто внутри неё боролись сразу все эмоции – и все были без слов.
– Не говори мне, что всё это игра, – прошептала она. – Потому что я не знаю, где она кончается.
Лирхт молчал. Потом медленно провёл пальцами по её скуле, будто проверяя, не стеклянная ли она. Она не отстранилась. Только вцепилась в край перил, пока суставы не побелели.
– Тогда скажи, – сказал он, – что это не страх.
– Это ярость. – Её голос дрожал. – Это то, что не даёт мне умереть.
И тогда он поцеловал её. Без предупреждения. Без разрешения. Не как завоевание – как взрыв. Она ответила, потому что не могла не ответить. Потому что вся боль, вся сила, весь этот мрак внутри требовали выхода.
Они не говорили. Потому что любое слово разрушило бы этот шаткий момент.
Ночь приняла их в молчаливом сговоре. До рассвета оставалось слишком много времени – и слишком мало шагов между ненавистью и близостью.
