Только Иван Ильич – давай да давай. А как отваживать его от себя стала, так он недолго и печалился, быстро про давнюю ублажательницу вспомнил. Как только Катерина отдельную комнату затребовала, опять оказалась служанка у барина в постели.
Но тогда Катерине это даже лучшим казалось. За детишками сил уже не было здоровенного мужика ублажать. Отдохнуть хотелось, отоспаться. В норму прийти. Ну и – того, чего пожелала, вот и получила.
И снова стабильность пошла. Снова все пообвыкли. Ольга Филимоновна целыми днями с внуками возится, Катерина всё силы восстанавливает. При помощи служанки Дашки всё красоту свою разными способами вернуть пытается.
А Иван, что ему? Cнова за делами, да в дороге.
4. Глава 4
Среди крестьян, что Петухов у Хромова купил, Любка – ничейная оказалась. В бараке все её шпыняли да гнали отовсюду. В конце концов получилось спать ей в общих сенях, возле коз и овец. Скрутится калачиком, в сено поглубже зароется, или к овце прижмётся, и засыпает чутким, дрожащим сном. Пропитания с общего котла порой и не хватало. Кинет кто по жалости краюху – и на том спасибо. Жила детина никому не нужной, оторвавшейся щепой.
Мать её не купил Петухов – по старости. А ведь как просила баба, умоляла Христом Богом, а он сапогом отшвырнул, точно шавку. Видела это Любка. И так стало мать жалко, что аж до слёз. Сдавила тогда девка глаза руками, ни звука не проронила. После сбежать хотела, к матушке податься, но наслушалась историй, как беглых крестьян наказывают, испугалась.
А тем временем зародилась в юной девичьей душе горькая обида. Зрела холодными ночами терпеливая злость. Решила непременно отомстить барину за его жестокосердие.
А потом совсем неожиданно её как подростка в дворовые девки позвали, чтобы не в поле – как все, а на барском дворе управляться. Тут и возможность появилась отомстить барину-злодюге. И решила она, как позовут в дом, непременно с ножом на него кинется. Непременно, решила.
Ну а когда случай подходящий представился, не сумела Любка как полагается воспользоваться. Сил недостало. Шибанула, конечно, барина по плечу кочергой, но не слишком, видать, ушибла. Оттого и набросился он, как зверь на добычу. Сильно Любку сапогом пришиб. Первые дни, как на свинарник её приволокли, даже встать не могла, так внутри кости болели. Потом ничего, расходилась.
Тогда, ещё большую злобу на барина затаила. Жила теперь одной только мыслью быстрее вырасти, стать немного сильнее и проучить мучителя как полагается.
Так на свинарнике и росла девка. А как восемнадцать годков набежало, стали все вокруг на Любку как-то странно смотреть. Пастухи и птичницы с самого начала мало заговаривали, а тут и вовсе почти перестали. Как будто даже стороной обходить пытаются. И невдомёк девке, отчего так?
Только одна работница Фрося, что с кролями возится, раз Любке сказала:
– Ты, девка, со своими формами наплачешься, ох наплачешься.
Что это могло значить, Любка не догадывалась.
Из обширного барского хозяйства хуже всего служить в свинарнике. Даже в знойные дни, когда везде земля сухая, двор свинарника в бурой зловонной жиже. Кто служит здесь, на барских хозяйствах, уж принюхались. Но для новичка – поистине пытка.
Запах свинарника будто в кожу проникает и в волосы. Это хорошо, что Любке нигде бывать не приходилось. В деревню она не ходила, в бараки тоже никогда больше не возвращалась, а к барскому двору, и тем более дому, её на пушечный выстрел никто не подпустит. Но самой Любке запахи эти уже давно не докучали. Поначалу часто кишки выворачивало, теперь уже нет.
