Работа нечистая, зато никто над душой стоять не пытается. Благо, вонь всех надзирателей вокруг разгоняет. Работники хоть этому рады. Живи себе спокойно, работай на барина, да животину подавай, когда просят. Вот и вся забота. Придет с барского дома слуга, то Митька, а то ещё кого пришлют, пройдёт по хозяйству, соберёт, чего нужно к барскому столу, и уходит. И никаких тебе нареканий. Благодать.
Как-то выходит Люба из свинарника. А за забором стоит Мишка, самого барина охранник. Стройный, кудри светлые, на солнце выгоревшие, глазами голубыми смотрит, краями губ улыбается. Хорош, ничего не скажешь.
– За поросенком барыня прислали. Митька что-то шибко приболел. Лежит, встать не может, – говорит Мишка.
Поймала Люба поросеночка и в котомку Мишке засовывает. А он от запахов морщится, но Любку взглядом пожирает. С того дня стал частенько захаживать. Спросит что-то, или рядом пройдёт, глянет. Бывает, невдалеке остановится и наблюдает.
Поначалу Люба совсем будто не замечала этого. Ходит, ну и пусть себе ходит. Ей то что?
А Фроська, говорит:
– Гляди-ка, Мишка ходить повадился. Неровен час и замуж тебя позовёт. Он-то парень хороший. Хоть и глуповат маленько, дак это и не главное. Хорошо уже то, что при барине служит, будешь на подхвате у барыни.
– Ненужно мне замуж. С чего это говоришь?
– А вот посмотришь. Туды-сюды, придёт. Вижу я, ты ему запала. И как тут удержаться? Что он дурачок, что ли? Глуповатый, но не настолько.
Любка отмахивалась. А однажды и вправду пришел Мишка, при параде. Картуз с цветком надел, рубаху чистую, штаны. Поясом нарядным подпоясался.
– Люба! – кричит.
Выходит Люба из свинарника.
– Чего тебе?
– Поди ближе.
Подошла. Встала за забором. Сарафан навозом измазан, на руках грязь застыла. Лицо перепачкано.
– Ну?
– Люба. Давай вместе жить, – потом спохватился. – А хочешь, повенчаемся?
Рассмеялась Люба ему в лицо:
– Совсем сдурел? С чего это я с тобой венчаться должна?
– Больно ты мне сердце зацепила. Хочу жить с тобой.
– Ты, Михаил, уходи лучше по-доброму, не то вилы возьму и наколю куда нужно.
Михаил потоптался.
– Что же, отказываешь, что ли?
– Верно понял. И не приходи больше, не околачивайся. Не то вилы возьму.
Ушел Михаил расстроенный. Думал, с радостью девка за него кинется. За такого-то жениха. Не понял совсем, отчего отказала. И решил надежду пока не терять. Кто знает, может, одумается девка да спустя некоторое время сама прибежит, запросится. А если нет, то он снова попытается. На том и остановился.
-----
Зима обычно тянулась в постоянных мучениях. Печурка, что едва согревала комнатушку, где спали работницы, почти не позволяла переставать дрожать. Зато летом можно было спать прямо на сеновале, что тут же, рядом со свинарником. Это спасало от жары и давало возможность хоть иногда почувствовать веяние чистого воздуха. Запах сена, хоть и не перекрывал остальных, но хотя бы смешивался с ними, и во время сна давал возможность забыться и почувствовать себя где-то в другом месте. Или даже на свободе.
Иногда во сне Люба видела маму. Где она теперь? Жива ли? Одинокая слеза катилась по щеке, и Люба начинала беспокойно ворочаться. Часто снился тот день, когда мать кричала и просила, просила.
Эти сны – нежеланные. Они тревожили душу и заставляли снова думать о злости и ненависти к хозяину. Столько лет Люба старалась, чтобы они не исчезли. Эти воспоминания. Она хотела поддерживать в себе эту злость, но иногда со страхом замечала, что уже не может ненавидеть так, как прежде. И опять вспоминала крики матери.
