Я вздыхаю и начинаю чертить узоры. Даже не верится, что я занимаюсь таким псевдонаучным делом – артефакторной магией! Но занимаюсь и учусь, куда же мне деваться.
Ох, сколько же времени прошло с того момента, как я сидел за школьной партой. Хотя и партой это назвать было трудно. В лучшем случае мы устраивались на лавках за длинным столом, а то и сидели по углам прямо на полу. Потому что гимназий мы не кончали, а учились в станичной церковно-приходской школе. Грамота, счет – больше станичнику и не надо. Землю пахать, поклоны бить, да за батюшку царя воевать – вот и вся наука. Пришлось потом добирать самообразованием, читать днем и ночью умные и не очень умные книги, ибо для настоящего большевика невежество смерти подобно.
И вот снова в школу. И полбеды, если бы учили меня всего лишь обычным грамматике, математике, физике, даже литературе. С литературой, кстати, интересно выходит. Большинство писателей я знать не знаю, но вот Пушкин и Гоголь как-то просочились в этот мир, хотя «Ревизора» последний так и не написал, ограничившись тремя томами «Мертвых ушей».
Еще можно понять военное дело, стрельбу, метание гранат и фехтование. Феодалы все время с кем-то воюют. Но вот вся эта неудобоваримая муть про магические торсионные завихрения, про клинковые заклинания, прочая околесица. То, чего быть не может в принципе, но вот оно, передо мной, и работает! Никогда бы не разобрался в этом – с детства на такое сознание должно быть заточено. Но пока что выручала с болью вскрываемая память предшественника. А, кстати, предшественника, или самого меня, только иного? Даже не хочется ломать над этим голову.
Артефакторик просматривает подписанные листы контрольных рисунков. Распределяет их по пачкам. Начинает перечислять:
– Сурмин, Галябова – отлично…
Дальше идут хорошисты, кому следует заняться предметом в свободное время. Троечников оставляют на дополнительные занятия после ужина. Среди них фыркающая возмущенно графиня Краснорыбицкая.
– Джойстик и Хвостик, – требовательно смотрит артефакторик на аудиторию.
Со своих мест нехотя поднимаются два ярко-синих гоблина – один, здоровый и высокий, подпирает затылком потолок, второй ему по пояс. Руки почти до пола, клыки характерно выступают из нижней челюсти, делая их похожими на бульдогов. И характерные уши – длинные, как у ишаков, и такие бархатистые, замшевые, что их хочется погладить. У одного мочка уха отрезана.
– А вам, не желающим видеть свет учения, дополнительные занятия и ночная молитва перед алтарем Божества Знаний под присмотром экзекутора Аганбекяна, – припечатал артефакторик.
– Но учитель… – тут же захныкал мелкий. – Это жестоко.
Артефакторик приподнял бровь. И тут подал голос виконт:
– Учитель, это и правда жестоко. Он должен был мне сегодня почистить ботинки и носить портфель!
Виконт и правда был искренне возмущен, раздосадован. У него отбирали новую жертву.
– Разговорчики! – вдруг рявкнул артефакторик, как фельдфебель на полковом плацу, и повисла абсолютная тишина. Нарушена она была лишь жужжанием мухи, которая пролетела и попыталась сесть виконту на нос.
Вот такие вот реалии. Все недостатки буржуазного и феодального образования как на ладони. Прям классическая царская гимназия. С одной стороны, муштра, строгости, дисциплина. С другой – учительские любимчики, которым позволяется все. Притом любимчики выстраивались строго по их рангу в аристократической среде. То есть виконт при конфликте будет прав всегда, а Таласса – никогда, потому что ниже ее никого нет, разве только гоблины с ней сравнятся. Она из рабочего скота. Мы – из дворян. Тролли из воинов – чуть выше шахтёра, но ниже безпоместного дворянина. Такая мерзопакостная тут жизнь.
