Beata Beatrix - страница 14

– Возьмите нас в вашу следующую поездку, дорогой Альфред, – томно протянула одна из девушек, обращаясь к художнику, – мы просто задыхаемся в этом мраке.

– И я бы не отказался уехать из Лондона хотя бы на неделю, – подхватил Милле, – сам Уильям Блейк находил здесь «печаль бессилья и тоски».

– В Лондоне неплохо писать сирот или торговцев, – проговорил Хьюз, – но для нашего братства город слишком мрачен. Не припомню красивой истории, в которой органично смотрелась бы серость нашей погоды. Нет в ней романтики.

– Нет романтики? – неожиданно для себя воскликнула Элизабет, – в Лондоне? Господа, неужели вас совсем не увлекает красота этого древнего города? Если бы я владела искусством живописи, то мне бы и жизни не хватило, чтобы воплотить все свои идеи.

– Как вы отчаянно защищаете Лондон, – улыбнулся Милле.

– Можно пример какой-нибудь из ваших идей? – поинтересовался Уотерхауз

Элизабет улыбнулась. Мечтательные искорки зажглись в её глазах.

– Боудика, – произнесла она, – королева бриттов. Я написала бы её после поражения у Лондиния – так ведь называлась раньше наша столица? С чёрным болиголовом в руке, среди павших воинов своего народа.

– Браво, достойная идея! – воскликнул Уотерхауз.

– Жаль, что здесь нет Росетти, – произнес Деверелл, – он бы вас точно поддержал.

– И предложил бы стать своей музой, – сказал Уотерхауз, – мисс Сиддалл, хотели бы стать ненадолго королевой бриттов?

– Боюсь, я ещё слишком молода для неё, – рассмеялась Элизабет.

Она улыбнулась, поймав одобрительный взгляд Милле. На душе стало как-то легко и спокойно. Она вновь взглянула на картину, где среди персонажей бессмертной пьесы лукаво смотрело и её собственное изображение.

За весь вечер Деверелл почти не разговаривал с Элизабет. Он не находил ее интересной, но получал тщеславное удовольствие от того, что натурщица понравилась другим.

– Где же ты нашел такую красавицу? —проговорил вполголоса Уотерхауз, – она не похожа на тех молочниц, которых нам удается уговорить.

– Элизабет – модистка в шляпном магазине, – отозвался Деверелл, —мать всё время твердит, что она – человек большой души. Никогда не думал об этом, если честно. Натурщицам платят не за душу.

– Ты прав, – Уотерхауз вдруг хлопнул Деверелла по плечу, – но готов поспорить, скоро эта девушка будет на всех наших картинах.

Весна 1851 года выдалась очень холодной и дождливой. Каждое утро белёсый туман, будто призрачное облако, окутывал Лондон. К полудню он таял, и редкие солнечные лучи заглядывали в окна, но ненадолго. Небо вскоре затягивалось белой пеленой, начинался дождь – мелкий, моросящий, нескончаемый. Во влажной нечистоте трущоб обострились болезни. По улицам то и дело проезжали катафалки, но привычные к невзгодам, жители Ковент-Гарден не обращали на них особого внимания.

Чарльз, брат Элизабет, был в числе тех, кто не смог пережить эту весну. Сиддалы восприняли трагедию с грустной покорностью. Печальный конец, ожидающий тщедушного мальчика, был ясен с самых первых признаков чахотки. Нищета всегда идёт под руку с болезнью, и даже появившиеся благодаря Элизабет деньги, не смогли помочь Чарльзу. В последние дни жизни, он почти всё время пребывал в полузабытьи. Дыхание сделалось хриплым и прерывистым, то и дело мальчика сотрясал сильный приступ кашля. Элеонора несколько дней и ночей провела у постели больного, давая ему лекарство, вытирая кровь с бледных губ. Она знала, что Чарльза не спасти и в глубине души даже желала, чтобы всё закончилось поскорее. Слишком тяжело было наблюдать его мучения и понимать, что ничем нельзя помочь.