— Красивая. Ты чертовски красивая девушка, Маша. Наверное, красивее я не видел.
Мы лежим на кровати. Я уже не укрываюсь, не смущаюсь — не до того. Измотана, но спать не хочу. Я на животе, Антон лежит на спине, рядом со мной. Лениво гладит кончиками пальцев мою спину — снова потную, в душ бы, уже в который раз. Но… лень. Просто лень.
— Ты не видел красивее, потому что красивее меня нет.
— А ты от скромности не умрешь.
— Умереть я собираюсь от глубокой старости, окруженная детьми, внуками, правнуками и домашними животными. В огромном особняке где-нибудь в Майами. Там скромные люди не живут, знаешь ли, — хихикнула я.
— Ну ты и чудо. И как меня угораздило…
— Ой все, — раздраженно перебила я.
Уже наслушалась. Нет, Антон мало говорил. Как и я сама. Мы больше делом заняты были, чем разговорами, но и они были. Раздражающие разговоры.
— Любимое бабское «ой все», — передразнил Антон.
— Не бабское, а девичье. Или женское, — поправила я этого шовиниста. — Только попробуй меня хоть раз бабой назвать!
— Вы же сами себя так называете.
— В женском кругу. Между собой и в шутку. Это знаешь, как с иностранцем разговаривать про страну. Я могу свою страну ругать последними словами, но если иностранец согласится, и примется также поносить нас, то… то получит в морду, — я придвинулась в Антону поближе — окно мы открыли, и мне понадобился жар его тела. — Так и здесь. Девушки могут называть друг дружку бабами, а вы нас — нет.
— Иначе в морду?
— Да, — рассмеялась я, и показала Антону кулак. — Так насчет чего ты там страдал?
— Я не страдал, а думал о том, как дошел до жизни такой.
— По-моему, все прекрасно. Или ты не рад? — я потерлась об Антона, и он поперхнулся.
Ха! Будет он мне еще жаловаться.
— Еще бы я не был рад.
— Дай-ка угадаю, — ущипнула я его. — Я не сразу тебя вспомнила, буквально недавно. Я для тебя до сих пор та маленькая девочка? Даже после всего случившегося?
Приподнялась на локте, и требовательно взглянула на лежащего рядом мужчину.
Я и правда вспомнила. Не все, слишком я маленькая была, когда Антон служил, но некоторые кадры пробились сквозь туман памяти.
Антон ведь часто у нас бывал, жили мы рядом с частью, и Антон у папы водителем был. И, как водится в семьях военных, не только папу он возил, но и нас с мамой. Потому для меня Антон своим был. Помню, рогатку меня делать учил — молодой, более худощавый, я забиралась к нему на колени, и вы вместе резинку на рогатину натягивали. А затем, во дворе, Антон вместе со мной искал мелкие камни, почти щебень, и учил меня стрелять. И строго-настрого запрещал целиться в животных и в фонари, как это делали дворовые мальчишки.
А еще я жаловалась ему на папу, который так редко бывает рядом. На маму, которая излишне строга. На чистописание, потому что зачем оно мне? На то, что игрушки не покупают, на слишком жаркое лето… на все на свете.
Антон хоть и не торчал у нас дома безвылазно, а просто бывал, для меня он другом был. Отец с матерью были любимой семьей, но они никогда не ставили перед собой целью стать мне не только родителями, но еще и друзьями, которым можно доверять. Все в нашей семье строилось на уважении, подчинении и легком страхе. А тут Антон — вроде и взрослый, но не отмахивался от меня, а подсказывал, выслушивал, помогал. Пусть, немного, но ребенку и этого достаточно было.
Потом он исчез, и я плакала.
Затем забыла. Дети легко забывают, тем более я в школу пошла.
