***
В избе стало еще жарче. Бабка Агафья лежала без сил, а рядом с ней… Иван замер…
У недвижимых ног Агафьи из последних сил билась овчарка Зара. Она толкала мордой что-то маленькое и темное. Иван пригляделся – это был щенок. Видно, что Зара пыталась спасти его и вытащить их пекла, но сама она уже еле дышала и сил у нее на это никаких не были.
– Бедняга… – прошептал Иван.
Он поднял старуху и вдруг почувствовал, что дым пожирается его легкие. Зара посмотрела на Ивана умными, преданными глазами и вдруг… толкнула щенка к его ногам и перестала двигаться.
– Давай подымайся! – Иван подхватил дрожащий комочек шерсти одной рукой, другой продолжал держать бабку Агафью.
Словно калека он потащился с невыносимым грузом к выходу, но в этот момент с потолка рухнула горящая балка. Зара вскочила на лапы, оттолкнулась от занятого огнем пола и приняла удар на себя.
– Нет! – крикнул Иван… но было поздно…
Он вышел на улицу. Сзади раздался страшный треск – крыша рухнула.
***
На морозе его встретили крики и плач. Дети были живы, бабка Агафья, хоть и ранена, но тоже жива. А в руках у Ивана дрожал маленький щенок. Он жалобно скулил по погибшей в пожарище преданной матери.
– Зара… ведь это она позвала помощь… – прошептал кто-то в толпе.
Иван прижал щенка к груди. Он был теплый и живой. Последнее, что сделала погибшая мама-овчарка – спасая и его, и людей. Слеза скатилась по измазанной сажей щеке Бережного.
– Все… кончено… – простонал дед Кузнецов.
Иван посмотрел на щенка и понял – нет, не кончено, а только начинается!
Он прижал малыша к груди.
– Клянусь, ты будешь жить долго и счастливо!
8 июля 1941 года.
Западная граница СССР.
Расположение пограничного батальона.
Вдруг из темноты появился Лопатин.
– Что тут?
– Раненый, товарищ майор…
Лопатин наклонился, посмотрел в глаза бойцу, а затем резко выпрямился.
– Бесполезно. Оставь его. С минуты на минуту он умрет. И ты ему ничем не поможешь.
– Но он еще дышит! – вскрикнул Бережной.
Лопатин повернулся к Ивану – в его взгляде было нечто очень страшное.
– Здесь каждый час умирают десятки или даже сотни солдат. Мы не можем терять время на безнадежных. Нужно заботиться о живых. О тебе, о Мире твоей тоже, например. А таких, как она, у меня – сто пятьдесят лохматых хвостов. И они хотят есть, пить и жить. Если я буду думать об умирающих, живые тоже умрут. А мертвыми они ничего не сделают фашистам. Понял?
– Но мы люди и должны помогать друг другу до последнего! – не сдержался Иван.
Лопатин схватил его обеими руками за шинель и с силой притянул к себе.
– Ты сейчас увидишь, как его заберет смерть… вот скажи ей то же самое, что только что выговорил мне, – прошептал майор и показал на корчащегося от боли умирающего бойца, который в предсмертных судорогах звал маму.
Лопатин оттолкнул Бережного и скрылся в темноте. Боец хрипел и, плюясь кровью, хватал воздух ртом. Бережной опустился рядом и осторожно взял его за руку.
– Все будет хорошо…
Он знал, что это ложь. Но говорить так, как говорил майор Лопатин пока не был готов.
***
Боец произнес последнее:
– Ма… ма… – и навсегда закрыл глаза.
Стало необычайно тихо. Прижавшись к Ивану, Мира тихо заскулила.
Бережной не отходил от нее всю ночь. А утром к нему подошел Ермаков, перевязанный едва ли с ног до головы, но, слава богу, живой.
– Ты чего тут разнюнился? – хрипло спросил старшина. – Собака жива, и ты цел. А это уже удача.
– Она могла погибнуть… – приоткрыв один глаз ответил Иван.
