Влад каменеет. Тепло его рук покидает мои ладони. Он выпрямляется и отворачивается к окну.
— Ты будешь вольна развестись, если того захочешь.
— Вот так просто? — поражаюсь я.
— А что, по-твоему, мне лучше держать тебя рядом силой? — Влад хмыкает. — Как будто с тобой это в принципе возможно.
Не в первый раз за наш разговор я недоуменно хмурюсь — наверное, от того, что обширные знания моего мужа обо мне же ставят в тупик: я не помню себя такой.
— Тебя послушать — я прямо свободолюбивая натура.
Он оборачивается и окидывает меня не поддающимся разгадке взглядом.
— Думаешь, я не прав?
— Не знаю, — признаюсь я честно. — Сейчас ты точно знаешь меня лучше, чем я саму себя.
— Возможно. — Влад вновь становится лицом к окну.
Наше обоюдное молчание затягивается. Намеченные заранее вопросы теперь не хотят приходить на ум, сумбур в мыслях и эмоциях путает мне все карты. Я боюсь, что Влад вот-вот соберется обратно, в свою жизнь за пределами больницы, оставив меня наедине с неизвестностью еще на один день.
— Почему ты не нравился мне в институте? — интересуюсь я внезапно, немало удивляя и себя, и, судя по напрягшейся вдруг линии плеч, мужа.
Он заговаривает не сразу, что очень похоже на нашу беседу при первой встрече — той, что я помню, разумеется, — тогда Влад тоже отвечал на мои вопросы лишь предварительно обдумав каждую фразу.
Не знаю, ведет ли меня интуиция или наработанное в пропавшие из моей головы годы журналистское чутье, но я почти уверена, что тема моей неприязни к Владу не укладывается в рамки классической романтической истории про отрицание чувств. Ощущение недосказанности, быть может, даже какой-то тайны вспыхивает во мне снова.
— Если бы я знал, — произносит Влад с сожалением и насмешкой одновременно. — Тебя вообще раздражал сам факт моего существования. На первой совместной паре мы не сошлись во мнениях, потом — еще раз. К тому же, я из очень богатой семьи...
— И что, ты решил, что раз я пару лет прожила в детдоме, то стала ненавидеть всех богачей? — Не получается у меня сдержать возмущения.
— Даже сейчас ты ведешь себя, как на первом курсе, — замечает Влад и якобы неодобрительно качает головой. — Если позволишь, я закончу свою мысль, и ты поймешь, что я имел в виду.
Я взмахиваю рукой в приглашающем жесте — мол, прошу.
— Богатство моей семьи было очевидно незаконным — вот что тебя так бесило. О него разбивались твои розовые очки и протестовали все моральные убеждения. Ну а я совершенно не спешил раскаиваться и просить прощения за новый «мерс», подаренный мне отцом на восемнадцатилетие. Меня все устраивало.
— А Глеб? — спрашиваю я. — Он тоже из такой среды? Как вы подружились?
— Нет. Он из простой семьи. Всего достиг сам. Иначе ты бы и его терпеть не могла. — Влад усмехается и скрещивает на груди руки. — А может, и могла бы…
— В каком смысле? — уточняю я настороженно.
— Размышления вслух, — отмахивается он. — Ничего конкретного.
Его объяснения едва ли тянут на таковые, но мне приходится смириться с очередной недосказанностью. Опять.
Недовольно поджав губы, я напоминаю:
— Так как вы подружились?
— Ходили в одну гимназию, — на этот вопрос Влад отвечает легко, но даже здесь позволяет себе язвительно замечание: — Он сдал все вступительные, меня по блату запихали родители. Потому что престижно. Вот только учительница по химии у нас была настолько требовательная, что меня уже зимой хотели отчислить.
