Читать онлайн Кали Кейс - Библиотека счастливых

© Bragelonne, 2021.

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates

© Василькова А., перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Строки

Грегори – в благодарность за то, что внимательно читал, и за его бесценную помощь.

Арно – за будущее.

– Люси, если ты не уедешь, мы с тобой себя уморим.

Лионель выдал мне это за поздним воскресным завтраком, где-то между бутербродами и ломтиками ветчины. Муж смотрел на меня горестно и печально, и я поняла, что он прав. Хотя я и так уже, кажется, отчасти умерла. Почти полтора года назад. И теперь меня хватило только на то, чтобы спросить, вертя в руках вилку и не поднимая глаз от яичницы-болтушки:

– А мы?..

– Это давно уже не «мы»…

Он встал из-за стола, скрежетнув ножками стула, и с пустыми руками ушел в кухню. И во мне была пустота. В ставшем бесполезным животе. С тех пор, как произошла трагедия, я чувствовала себя совершенно пустой. Поэтому собрала чемодан и назавтра же покинула нашу парижскую квартиру. И пока я шла к подруге, последние слова, которыми мы обменялись, слабым эхом отдавались у меня в голове:

– Я люблю тебя…

– И я тебя люблю.

Тогда я впервые поняла, как, а главное – почему двум любящим людям приходится расставаться, чтобы жить дальше, чтобы не возненавидеть друг друга, чтобы не пропасть.

Чтобы перестать взваливать на другого тяжесть вины.

Когда я неделей позже подхожу к двери маминой квартиры, в голове у меня разыгрывается совсем другая драма: надо ли мне в таком состоянии туда идти? Я очень люблю ее, но… мама есть мама. Анник семьдесят четыре, она овдовела десять лет назад и после папиной смерти успела отвыкнуть жить с кем-нибудь вместе. А главное – у нее настоящий талант, не подавая виду, меня воспитывать.

Едва позвонив в дверь ее дома во втором округе Парижа, я начинаю жалеть о том, что пришла.

Все, что мне сейчас требуется – это выпить! Побольше и поскорее. И покурить. Хотя вообще-то я не курю. Но по-моему, «почти разрыв» с мужем может рассматриваться как смягчающее обстоятельство. Я едва успеваю сделать шаг в сторону лифта, а мама уже открывает – похоже, слух у нее все еще отменный. Лицо мамы встревоженное, а смотрит она так, как будто это из-за меня гибнут бельки.

– Девочка моя дорогая, до чего же я рада тебя видеть. Как ты?

– Примерно так, как если бы по мне прошелся диплодок с тремя тираннозаврами на спине, но в остальном все прекрасно. И я рада тебя видеть, мама.

Что бы вы там ни думали, это правда – несмотря на то, что я пыталась сбежать, пока не поздно. Мама – мое прибежище, мой маяк в бурю, моя скала. Разберется с любой кризисной ситуацией. Ее единственный недостаток? Ей не нравится, когда я выпиваю! Мама меня обнимает, и я мгновенно расслабляюсь.

– Входи, чаю хочешь?

Ну, что я вам говорила? Мой мир рушится, а она мне чайку попить предлагает. Ее собачка Шиши, узнав меня, прыгает вокруг, виляя хвостом, и пытается облизать мне руки. Я ее глажу – так мы здороваемся. Потом я разуваюсь, чтобы доставить маме удовольствие и не запачкать ее прекрасный белый ковер, вешаю куртку в прихожей и только потом спрашиваю:

– А покрепче у тебя ничего не найдется?

– Кофе, что ли?

– Нет, я, скорее, имела в виду водку или спирт для протирки, чтобы глотнуть и забыться.

– У меня есть портвейн. Иди в гостиную, устраивайся, сейчас принесу.

Ура. Думаю, мое бледное лицо с черными кругами вокруг глаз – ну, вылитая панда – явственно показывает, в каком я состоянии. Отношу сумку в гостевую комнату и, с тоской поглядев на папины фотографии и на снимки с нашей свадьбы, иду к маме в гостиную. Там стоит оранжевый диван, купленный на благотворительной барахолке, – я всегда говорила, что на нем живут призраки, но, как ни странно, никто никогда мне не верил, – белый диван и кресло. Мама открывает бутылку и наливает темно-красное вино в маленькие хрустальные рюмки, которые особенно любит, потому что они достались ей от родителей. Заметив, что я уставилась на старый оранжевый диван, она поджимает губы.

– Перестань смотреть на него так, будто на нем сидят призраки.

– Только не говори мне, что ты их не видишь. Даже Шиши никогда на него не запрыгивает!

Она хмурится, а я, подливая масла в огонь, тычу в уличенный диван пальцем:

– Да вот же они!

Мама в ужасе глядит на меня, но я не унимаюсь:

– Это старичок и старушка. Они здесь, рядом с нами, и…

– Хватит, это не смешно!

– Но мама, постарайся найти в этом хорошую сторону: ты в квартире не одна! Я уверена, что вы, все втроем, отлично поладите между собой.

Она с опаской обходит оранжевый диван, а мне смешно. Мама садится рядом со мной, пытаясь скрыть замешательство, но я-то вижу, как она косится в ту сторону.

– Бу!

Мама вздрагивает и бросает на меня укоризненный взгляд.

– Люси, прекращай уже валять дурака!

Некоторое время мы смотрим друг на дружку. Я чувствую, как к глазам подступают слезы, и, стараясь не расплакаться, усаживаюсь по-турецки в кресле с пухлыми подушками, беру у мамы из рук рюмку, одним глотком ее осушаю и сжимаюсь под маминым беспокойным взглядом.

– Мама, не смотри на меня так! Мне грустно, и я имею право пить.

– Не надо бы тебе…

– Мама! Лионель попросил меня покинуть нашу квартиру, я на больничном с тех пор, как… сама знаешь, с каких, и даже роман дописать не могу. Я – ходячее несчастье и ни на что не гожусь. Надо быть честной. И сознательной. Может, это единственные два достоинства, которые у меня остались.

– Нет, ты еще и красивая.

– Мама, моей заслуги в том нет! И вообще-то, это сексизм – определять женщину по ее внешности.

– С вами, молодыми, все стало так сложно. Я уже даже не имею права сказать своей дочери, что она самая красивая. Как бы там ни было, ты слишком сурова по отношению к себе, дорогая моя.

– Да нет, просто реально смотрю на вещи.

– Тебе надо навести порядок в своей жизни, восстановиться, дать себе время пережить то, что с тобой произошло, и шагать дальше.

Чуть не спросила, с какой ноги начать, но удержалась.

– Мама, ты – воплощенная мудрость, я тебя даже побаиваюсь.

– Я придумала…

Сощурившись, смотрю на нее. Это подозрительно. Я научилась остерегаться ее слишком искрящегося взгляда, такой вот улыбки и такого внезапного воодушевления. И готовлюсь к худшему. К счастью, мама не затягивает паузу и продолжает таким тоном, словно ей в голову пришла самая гениальная мысль столетия:

– Уезжай туда!

Туда, где все ново и дико? Не уезжай!

Я лихорадочно соображаю, а в голове у меня продолжает крутиться эта песня Жан-Жака Гольдмана. Сдвигаю брови – я все еще остерегаюсь.

– Туда… это куда?

– В Бретань, дорогая моя! В дом твоих бабушки и дедушки.

Я не ошиблась. Бретань – дикий край. Там полным-полно злобных чаек, которые готовы спикировать на вас, чтобы оторвать пальцы (говорят, они покушаются только на блинчики, но я уверена, что это вранье).

– Дом, куда мы с папой ездили летом? В Сен-Мало? И что мне там делать? Рыбу удить? Старовата я для новой профессии. И у меня аллергия на мидий!

– Тебе тридцать пять – ты молодая. А мидии вообще ни при чем.

– Молодая, молодая… относительно. А что, в этом доме все еще можно жить? И туристам его не сдают?

– Там, конечно, все в пыли, но жить можно, не сомневайся. А сдавать его папа всегда отказывался, он слишком дорожил этим домом и не хотел рисковать, боялся, вдруг чужие что-нибудь испортят. Там сохранилась вся обстановка, мебель, посуда, кое-какие вещи твоих бабушки и дедушки. Для папы все это было полно бесценных воспоминаний. А мне содержание этого дома довольно дорого обходится, так уж лучше пусть в нем кто-то живет.

Она неспешно допивает вторую рюмку портвейна и протягивает мне ключи, улыбаясь так, как всегда улыбаются мамы, уверенные в своей правоте.

Выезжаем завтра на рассвете. Если уж вести беспорядочный образ жизни, так почему бы не рядом с океаном, среди чаек-людоедок?

Мы с ними должны отлично поладить. Их французское название происходит от бретонского слова «gwelan», означающего… «плакать». В конце концов, может, я буду чувствовать себя не такой одинокой?

Вот так и вышло, что в понедельник утром я сажусь в свою маленькую «клио» и отправляюсьв Сен-Мало. Не имею ни малейшего представления, что я там буду делать, но еду. По крайней мере, у меня есть цель. А на месте что-нибудь придумаю. И буду покупать вино, сидр и кунь-аманы[1]. Вспомнив вкус еды моего детства, подумав про гречневые блины и блинчики с соленым маслом, на которые мы набрасывались, вернувшись с пляжа, я улыбаюсь. Может, жизнь покажется не такой уж паршивой, если намазать ее толстым слоем соленого масла?

Как бы там ни было, сворачивая на шоссе, ведущее к северо-западу, я только за эту мысль и цепляюсь. Долгие часы в дороге дают мне возможность подвести довольно-таки плачевный итог моей жизни. Хорошо, что я – женщина разумная, не то моя машина уже поздоровалась бы с ограждением.

Моя специальность – методист по ТПР (понимать как Технологии Поиска Работы), я помогаю безработным вернуться на рынок труда, обучая их писать мотивационные письма и резюме. Случается, у некоторых из этих милых людей нет ни малейшего желания посещать мои занятия, и они показывают это, вздыхая или возводя глаза к небу, стоит мне открыть рот. И я даже не стану вам рассказывать, как злобно они на меня смотрят, когда я в тринадцатый раз советую им во время собеседования не называть бывшего начальника придурком.

Увлечения: книги и сочинительство. У меня уже вышло семь романов, но в литературных кругах я по-прежнему известна своей безвестностью. И все еще жду успеха, как у Орели Валонь.

Брак: на эту тему говорить не будем, спасибо за понимание.

Настроение: на глубине шести футов под землей. И его едят черви.

Цель в жизни: считать свои пальцы. Считать и пересчитывать. То есть – никакой.

Хотя нет… цель у меня есть. За несколько месяцев съесть как можно больше кунь-аманов, бретонских фаров[2] и карамели, потом вернуться в Париж и снова начать управлять своей жизнью. Набрав двадцать кило.

Еще три часа пути – и я наконец въезжаю в Сен-Мало и качу по набережной Трише в сторону крепости. Издали увидев океан, открываю окно и вдыхаю морской воздух, по которому так скучала. Я даже уже и не вспомню, когда в последний раз приезжала сюда. Лет пятнадцать, а может, и двадцать назад. Незадолго до того, как умерла бабушка. Я забыла этот дом, как забывают все, что осталось в детстве – слишком была поглощена своей жизнью, своей работой и нашими с Лионелем планами.

Проехав вдоль прямого участка крепостной стены, а потом – мимо большого пляжа, еще через какие-нибудь пять минут оказываюсь у дома Бабули Жижи и Дедули Жеже (при жизни соответственно Жинетты и Жерара), стоящего в пятидесяти метрах от океана. Останавливаю Титину в заросшем высокими травами саду и думаю, что пора бы расстаться с привычкой называть все и всех нелепыми уменьшительными именами.

День пасмурный, хмурый, очень подходящий к моему настроению, а серые тучи, которые я вижу, выбираясь из машины, ничего хорошего мне не сулят. Да, я знаю, насколько коварны бретонские кучево-дождевые облака.

Трехэтажный кирпичный дом с фасадом, скрытым плющом, всегда принадлежал моей семье. Перед внутренним двориком раскинулся большой сад, я вспоминаю наши семейные обеды и то, как мы порой до поздней ночи засиживались на террасе за играми. На стене табличка. Время ее не пощадило, но все же я еще могу разобрать надпись.