их трут холопьими усами
любая дочь, жена и мать.
Во власти дамской изначально
от женских нор до чёрных ям.
Патриархат подох финально
и обратился в пыль и срам.
Всё потому, что только знали
клевать их, пользовать, лупить,
осознавая это сами,
что перестали чтить, любить…
Машавица
Дивная красавица
смотрит на меня.
Бирюзово ладится
взор её в тенях.
Чуть ресницы мазаны
кистью смоляной.
Ею же показаны
нити с сединой,
сказки, явь поведаны,
каждый слой и пласт.
С нею мной изведаны
Бог и вкусность ласк,
блюд узоры славные,
вин родных капель
и чаи все травные,
радость солнц, недель.
Рядом думы яснятся,
мир, любой ответ.
Светлая прекрасница,
что сама есть свет!
Просвириной Маше
Благодатная
Ты – к Богу верный ключ
и клад средь дешевизн.
С тобой не так колюч
поход с названьем "жизнь",
и не страшны затон
и трудность, громы, зло,
душистей лес, бутон,
цветней салюты, всё…
Волшебный, нужный стан,
всё ближе и родней,
а каждый чмок – стакан,
от коих я пьяней.
Участный, щедрый ум.
Ты – корень всех имён
и пик мечтавших сумм,
как идеал времён.
Ты – плоть, святая явь,
какую сотни лет,
из лучших дум создав,
искал любой поэт!
Просвириной Маше
Бездомный пёс
Среди дворов, смердящих куч
по ржавым шляпам тёплых люков,
под грязной навесью из туч,
палящим жаром, резью звуков,
по рельсам, рынку, через сквер,
меж стен, фруктовых этажерок,
среди прекрас, средин и скверн,
колясок чад, старух, меж скверов,
тащимых сумок, полных урн,
машин, контейнеров текущих,
и однолюдья, толп коммун,
молчащих, пьющих и орущих,
аллей, дорог, углов в моче,
песочниц, самок и сараев,
среди людей в мешках, парче,
придверных мисок, ям блуждает,
дружа с подвыпившим, гурьбой,
любой рукой, что кормит, гладит,
с кошачьей сворой неродной,
что в общих бедах ныне ладит,
идёт, минуя много вёрст,
и ищет смерть, мосол зарытый
печальный, драный, блудный пёс,
почти невидимый, забытый…
Майский марафон
Я помню блески фар янтарных
и капли жёлтых фонарей,
и настроенья акт пожарный,
фрегат, напёрстки от церквей,
причалы, лавки и сверканья,
одежд, улыбок карнавал,
и змеев уличных порханья,
проспекты, вина, площадь, бал,
и майский люд, и пир мелодий,
и танцы с песнями в кругу,
погода, что была в угоду,
и насыпь, парк на берегу,
бетонный мост, гитары, вскрики,
узор чугунных лент, перил,
шершавых троп сырые стыки,
но чётче – глаз твоих берилл,
где всё искрилось ярким тоном.
Средь лунной тьмищи светлячки.
Вдруг из невидимых бутонов
раскрылись брызги-лепестки
салюта, что играл волшебно
и с переливом чувств мерцал.
Ему подобно, равноценно
в мечтах к тебе тогда пылал…
Просвириной Маше
Тайны лавок
Развёрнутый лавок папирус
от икр, изножья до спин,
за коими жёлтый сергибус
кустится средь елей, осин.
Угольно-ребристые волны
рядами. Бери и читай
ту надпись с заглавья до пола.
Живой лингвистический рай!
Волшебные свитки открыты.
Под небом – дух библиотек.
От глаза учёных укрыты
телесною кляксой. Дефект.
Всё строчки-дощечки хранили!
Как много под краской хранят!
Как много на текст наслоили
рисунков, порезов и карт!
Внимательно бродит учитель,
гурман языка и словес,
а каменный, медный смотритель
хранят то наследие, вес.
Ах, как же богатятся речи,
лишь стоит вглядеться, понять!
Лишь ночью фонарные свечи
помогут спокойно читать,
секреты познать и мгновенья,
и кто их писал из живых…
Лишь утро, дожди мановеньем
спугнут книголюбов от них…
One tree
Твердеют корни и покрытье,
столбится стебель мощью жил.
Я тут рождён ростком с зарытья
и до пилы век буду жить!
Судьба – не петь, не знать корону,
