Блаженны чистые сердцем - страница 15

Ленин «муж» был подстать: нафабренные усы, монокль, котелок и трость – ни дать, ни взять модный фат, прожигатель жизни. Прогуливаясь по палубе 1-го класса, они ждали, что их схватят, в каждом пассажире мог маскироваться следящий за ними шпик. Только сойдя с парохода в Гамбурге они свободно вздохнули и перешли на «вы».

– Может быть, на прощанье вы откроете мне своё настоящее имя? – спросила Лена.

– Извольте. Борис Викторович Савинков.

Савинков! Член ЦК партии, легендарный и строго законспирированный для рядовых членов, организатор террористических актов! Они распрощались, и она его больше никогда не встречала. Поездом она уехала в Италию.

Весной революция была подавлена. Пошли аресты. У родителей земля горела под ногами. Их не было дома, а я мирно спал в кроватке, когда к нам нагрянули жандармы. Револьверы и пачку прокламаций няня успела сунуть под меня. Когда жандармы, добросовестно всё обыскивавшие, потребовали вынуть меня из люльки, она умоляла их меня не трогать.

– Ребёночек больной, три часа кричал, только заснул.

И жандармы махнули рукой, ушли, ничего не найдя.

Настала ночь, когда арестовали маму. Мне было уже 2 года и я понимал, что она «сидит в Шушёвке» (Сущёвской части), и даже ходил к ней на свидания.

Иногда почему-то пропускали меня одного. Тогда синий дядька брал меня за руку у входа и вёл по мрачным коридорам, пока откуда-то из темноты, из-за железной двери не выходила мама. Она брала меня на руки, и мы беседовали час, пока жандарм нас не разлучал.

Я пытался освободить маму: однажды я молился об этом как няня, повторяя вслух свою просьбу. Для этого я залез от глаз окружающих в корзину с грязным бельём. Я упрашивал жандарма отпустить маму домой, доказывая, что мне скучно без неё. Маму ожидала каторга. Но почему-то приговор внезапно смягчили и дали два года высылки за границу.

На три дня маму отпустили домой собрать вещи. Взяв с собой меня и няню, родители поехали за границу через Петербург.

Из Тумповских только младшую Магу не интересовали события революционной России. Она сблизилась в то время с Гумилёвым и вместе с ним принимала участие в кружке поэтов, собиравшихся в Царском селе. Бабушка, хотя сама писала стихи, но среду поэтов находила нездоровой.

Всё, что я описывал до сих пор, я позже узнал от взрослых и из записанных воспоминаний мамы и Лены.[4] Из более поздних событий я уже кое-что помню. Мне было в это время три года, и я буду дальше писать в основном, по собственным воспоминаниям.

Воспоминание 1-е. Я еду в поезде и смотрю в окно. В окне темно, но происходит какое-то чудо: тысячи искр, похожих на стрелы, проносятся назад в Москву. Меня тащат спать, но я, как зачарованный, не могу оторваться от зрелища, поглотившего моё воображение.

Воспоминание 2-е. Опять ночь, уже в Варшаве. Мы переезжаем на извозчике с Петербургского вокзала на Краковский. Пролётка завалена вещами. Прошёл дождь, а теперь прояснело. Пахнет свежестью, и мокрая брусчатка блещет в свете луны. Это хорошо. Мы подъезжаем к длинному одноэтажному вокзалу. Идём по крытой платформе между составов. Паровозы гудят так оглушительно, что я затыкаю уши и плачу.

Воспоминание 3-е. Вена. Меня ведут за ручку. На перекрёстке из-за угла вылетает какой-то спешащий рыжий господин с усами и сталкивается с нами. Он приподнимает котелок, извиняется и бежит дальше. Впечатление 4-е. Мы в Венеции. Поехали гулять на остров Лидо. Там по дюнам в лесу, кажется, сосновом, проложены удобные дорожки. Я их сразу узнаю и заявляю, что я много раз гулял здесь с бабушкой. Взрослые смеются, говорят, что я фантазёр. Я обижаюсь и принимаюсь реветь.