Блаженны чистые сердцем - страница 13

Вся аудитория затихла, все ловили каждое слово оратора. Она была необычайно красива и говорила простым, понятным языком. Вдохновенное её лицо и сиянье огромных глаз привлекали сердца слушателей. Её прекрасная дикция позволяла слышать каждое слово в самых отдалённых уголках зала. Мы с сестрой с первого взгляда влюбились в ораторшу.

В это время входит в зал жандармский полковник с вооружёнными солдатами и хочет пройти в проход посередине зала к сцене. Публика встала и начала двигаться ему навстречу, не давая пройти. Митинг был тысячным. Жандарма с солдатами рабочие не допустили до сцены, и ораторша была увезена товарищами».

Как Лида ни была предана революции, ей пришлось уделять внимание и другому делу. Неминуемо приближалось рождение ребёнка.

Она где-то вычитала, что для того, чтобы ребёнок вырос хорошим и гармонически развитым человеком, мать должна созерцать что-нибудь красивое, возвышенное. Она повесила в своей комнате репродукцию Сикстинской мадонны. Возвращаясь ночами со сходок, усталая, измученная, она глядела и глядела на мадонну, пока не слипались глаза.

Арманды, дедушка, бабушка и тётя Женя, которой было тогда 14 лет, в это время путешествовали по Египту. Я видел фотографию, где они сидят на верблюдах на фоне пирамид и сфинкса. Особенно хорош дедушка, он сидит, опираясь на горб, как в кресле, положив ногу на ногу и покуривая сигару.

Узнав о готовящемся рождении наследника, они поспешили вернуться и приехали как раз во время.

Явившись на свет, я первым делом чихнул, а потом уже закричал.

Место моего рождения было в то же время штабом дружины. Вооруженные товарищи скрывались, совещались, оставались ночевать, непрерывно курили.

У мамы, разумеется, от такой жизни сразу пропало молоко, и меня перевели на бутылочку. Из деревни выписали няню-Грушу, человека замечательного, вырастившую мою маму и её сестёр, выкормившую младшую Магу. Няня была самым близким, родным мне человеком в течение первой половины моей жизни.

Однажды, в декабре 1905 года, в самый разгар восстания, няня шла из лавочки. Впереди идут пристав с околоточным и о чём-то говорят, указывая на наш дом. Няня навострила уши.

– Так что, ваше благородие, это самое ихнее эсеровское гнездо и есть.

– Почему ж ты их не возьмёшь?

– Неспособно-с. Двор проходной, выходы во все стороны, из окон стреляют.

– Ну, хорошо, я попрошу полковника, чтобы пару пушек подбросил.

Няня прибежала в слезах.

– Нас сейчас будут из пушек расстреливать!

Меня срочно закутали в одеяла, с трудом нашли извозчика, который содрал «за рыск», и под канонаду, доносившуюся с Пресни, отправили в Армандовскую контору на Варварской площади. Было 15° мороза, и я-таки отморозил нос и щёчки. С тех пор они целых десять лет у меня отмерзали, так я «пострадал в революцию 1905 года».

Через несколько дней мама ушла на какое-то партийное собрание и не вернулась: ни в этот день, ни на следующий. Оказалось, что дом, где она заседала, был окружён казаками. Он защищался дружинниками, казаки не могли его взять, но повели его правильную осаду. Папа очень беспокоился и сделал отчаянную попытку прорваться в осаждённое здание. Конные казаки жестоко избили его нагайками. Он едва доплёлся домой с лицом, превращённым в кровавую котлету. А члены собрания благополучно ушли каким-то потайным ходом.

Меня крестил кюстер реформатской церкви, что в Трёхсвятительском переулке, Гептнер, который приезжал для этого к нам в дом. Так я стал цвинглианцем. Мне сначала хотели дать по швейцарскому обычаю три имени: Давид-Валентин-Александр, но прикинули, что я, пожалуй, проживу и с одним.