– А как же муж?
– Андрей? Не хочу о нем трепаться.
– А меня ты любишь?
– А ты? – сказала она.
– Не уходи от ответа, – сказал я.
– А я и не ухожу от ответа. Я ухожу от тебя, – сказала Эй. И ушла.
Я остался сидеть за столиком. Даже и не думал бежать за ней. Не было у меня каких-то нужных слов, чтобы бежать. Не придумал заранее. И я сидел и придумывал эти слова, чтобы потом как-нибудь, если представится случай…
– Еще водки? – спросила официантка.
– Только если с тобой, – сказал я.
Мы еще долго и много пили с официанткой. А потом еще с певичкой. Ее звали Ленни. И еще с гитаристом и барабанщиком.
– У-у-ух, полетели! – визжала Ленни после каждого шота.
Меня вышвырнули из клуба ближе к утру. Хотел бы я знать за что, но, с другой стороны, хороший конец для истории, которую не стыдно рассказывать друзьям.
– Как ты думаешь, Эй любит меня? – спросил Луис, когда я, наконец, дополз до дома.
Я налил себе воды и сказал:
– Не, это не любовь. Это… лоуалморлокпорчпв.
– Что?
– Любит, конечно! Кто бы сомневался!
– То-то же! – сказал Луис, и мы разошлись по комнатам. Собирать шмотки в свои никчемные чемоданы.
В аэропорт приехали слишком рано. Ну это моя вина – ненавижу опаздывать на самолеты. С другой стороны, покажите человека, который ЛЮБИТ опаздывать на самолеты. Я знаю одного, но он специализируется на поездах. Покупает билет, собирает чемодан и не торопясь едет на вокзал. И если приходит вовремя, придумывает разные штуки, чтобы опоздать. Завязывает шнурки, считает ворон. Но опять же: поезда – не самолеты.
Мы сидели с Луисом в кафешке и, как обычно, убивали время, болтая о жизни.
– После сорока жизни нет. Одна боль. И томительное ожидание смерти, – сказал Луис.
Я сразу представил это «томительное ожидание смерти» – торчишь возле киношки с цветами и двумя билетами на вечерний сеанс, нервно посматриваешь на часы: ну когда же она придет, моя Смерть?
– Если задуматься, мы и так большую часть жизни кого-то ждем, – сказал я. – К тому же вот ты сказал, после сорока жизни нет. Но когда мне было семь, я думал, что жизни нет после десяти. В семнадцать был уверен, что умру до тридцати. А в тридцать уже ни о чем и не думал.
– Наверное, потому, что ты УЖЕ не живешь, – резонно заметил Луис. – Нет, без дураков, когда ты последний раз радовался жизни?
Вопрос застал меня врасплох, и, думаю, я рано или поздно, конечно, ответил бы на него какой-нибудь чушью, но в кафе зашли Сэм и Джейн. У них был большой пластиковый желтый чемодан и плохое настроение.
Мы еще немного ждали Эй. Наконец, появилась и она – смешная, красивая, уверенная в себе, но при этом катастрофически хрупкая. Не то что девушки Западного полушария.
– Хэллоу, путешественники! – сказала она.
Сэм познакомил ее с Джейн, и мы пошли регистрироваться. Каждый сам по себе. Как стайка дико надоевших друг другу перелетных уток.
В самолете Эй села с Луисом, а Сэм, конечно же, с Джейн. Я сидел в заднем ряду в проходе. Вытянул ноги и думал о своем.
– Извините, мое место B, – на меня смотрел мужчина в песочных «чиносах».
Я развернулся, и он плюхнулся в свое кресло. Тут же открыл блокнот и что-то записал.
– Ух ты, блокнот! Неплохо! – сказал я.
– Не люблю я планшеты, – сказал мужчина и улыбнулся.
– Пишете книгу? – спросил его я.
– Нет, ну что вы! Люблю наблюдать и делать заметки, – ответил он.
– А сейчас наверняка вы про меня написали, так?
– Нет! Увидел в аэропорту рекламу норвежского молока – «Напиток настоящего китобоя». Вот и подумал об этом. Точнее, задумался над тем, что с детства мечтал быть китобоем, – сказал мужчина.
