Я стреляю глазами в его сторону и вижу, как он замирает. От насмешки в глазах нет и следа. Его бугристые мышцы каменеют.
— Ребенка ищут. Но если не найдут…
— Почему оборотень? — в его голосе я слышу рычащие нотки.
— Следы. Повсюду были волчьи следы. И у дома, — я смотрю ему прямо в глаза, выгибая бровь.
Он дергает плечом.
— Когда?
— Я… — растерянно отвечаю. — Не знаю…Это случилось ночью.
Не дослушав, он вдруг срывается с места и спешит вон. Через минуту я вижу его уже на улице, мужчина махом перепрыгивает через забор, едва дотронувшись до его верхней перекладины.
Энк восхищенно ахает.
— Ну нет уж, дорогой, — разворачиваю его я. — На улицу сегодня мы точно не пойдем.
Заперев все двери и окна на своей половине, я досадливо переминаюсь с ноги на ногу у невидимой границы дома с нашим соседом. Его половина темна и полна тайн, мне страшно переходить черту, потому что бесить сильного человека – себе дороже. Он ясно сказал, что я не должна посягать на его часть жилья, а я уже дважды нарушила запрет. И от воспоминаний по телу бегут мурашки. Я помню и багровые следы у его спальной комнаты, и приоткрытую дверь в тянущий могильной сыростью подвал…
Нервно оглянувшись в сторону кухни, где сын увлечен новой раскраской и фломастерами, я дотрагиваюсь до огромного синяка на бедре. Он отзывается тупой, ноющей болью. И это приводит меня в чувство.
Словно вор, крадучись, я шагаю в комнату соседа. Широко отворяю дверь и снова проваливаюсь в темноту. Окна плотно закрыты темными шторами, и когда глаза привыкают к кромешной тьме, я могу разглядеть огромное ложе посередине пустой комнаты. Это несколько матрасов, судя по всему, и они накрыты большими темными шкурами…
Приблизившись достаточно, провожу рукой по меху. Это настоящие, дубленые, обработанные шкуры. Тут есть и коричневатые олени, и белые зайцы, и даже черная, плотная, как щетка, шкура кабана.
Мне кажется, что это странное ложе все еще хранит тепло тела своего хозяина, и я стыдливо одергиваю руку, чувствуя при этом, как, вопреки здравому смыслу, сокращаются мои бедра – томительно, а после довольно быстро.
Никакой другой мебели в комнате нет. Ни шкафа, где он хранит свою одежду, преимущественно темную, ни комода, куда можно спрятать документы…
Я медленно выхожу из комнаты полной ощущения, что только что заглянула в самое средоточье чужого секрета. Но эта интимность момента будто бы делает меня ближе к владельцу этой странной комнаты, и мне хочется протянуть его имя на языке, а не ограничиваться простым определением нашего соседства.
Деееймон.
Это имя ему невероятно подходит.
Я поворачиваю голову в сторону и вижу, что дверь в подвал заперта. Она не просто закрыта. Заперта на висячий замок. А ключ, наверняка, спрятан у его соседа в кармане…или висит на груди…или спрятан в этом укромном месте среди шкур…
— Одамин! Одамин! — слышу железный скрип калитки. — Открой!
10. Глава 10
— Одамин! Одамин! — слышу железный скрип калитки. — Открой!
Шогаши и еще трое незнакомцев стоят по ту сторону забора. В руках у них ружья, за плечами – рюкзаки. Они явно целый день блуждали по лесу – в волосах можно разглядеть ветки, а на лицах – пот.
Я иду к воротам, чтобы открыть их, но меня смущают мужские взгляды. Жители деревни насупленные и очень грозные, смотрят на меня, будто что-то задумали. И поэтому я не спешу отворять двери, иду медленно, всматриваюсь в них, ощущая угрозу, которая пульсирует сдерживаемыми волнами.
