Все это меня сильно раздражало, тем более, что никто из них не носил ни обуви, ни носков. Но Мицос крепко держал меня за ошейник, и только лаем я мог выразить свой гнев.
Вскоре мы выехали из переулочков и поехали по улицам пошире и почище, с большими домами, роскошными магазинами, где, к моей радости, я снова увидел прохожих в шляпах и в обуви.
Дальше, за магазинами, стояли квадратные дома с жалюзи, окруженные палисадниками и садами – казалось они спали с закрытыми, как глаза, ставнями. Черепичных, как у нас, крыш не было ни на одном доме.
Мы въехали в один из таких садов, там была зелень, трава и большие, раскидистые деревья, что немного напомнило мне прохладу Кифисьи.
Тут Мицос спустил меня с поводка и дал свободно побегать, где хочется.
Перед мраморной лестницей, что вела ко входу в дом, стоял экипаж, в котором приехали господин Васиотакис с дамами. Экипаж был запряжен двумя красивыми лошадьми гнедой масти, взмокшими от пота и разгоряченными с дороги.
Правая, увидев меня, подмигнула и сказала:
– Привет тебе, земляк! С каких пор ты на византийской службе?
– Что? – спросил я.
Но в эту минуту кучер, весь в белом, в белых перчатках, дернул их за уздечки, и лошади тронулись с места. Они обошли по кругу сад и остановились у другого края, перед конюшней.
Я помчался за ними и подоспел к тому времени, как кучер спрыгнул на землю, и двое арабов-конюхов, которых называют тут коневодами, приняли лошадей, окатили их водой и отстегнули поводья.
Я подбежал к правой лошади.
– Что ты там говорил? – спросил я.
– Да хотел узнать, откуда ты, земляк, оказался тут на византийской службе.
Левая лошадь, симпатичная кобыла, встряхнула головой и высказала своему товарищу с ноткой презрения:
– И охота тебе, Бобби, в такую жару языком трепать? Не видишь разве, он еще щенок, и не понимает о чем ты толкуешь.
Ее колкость меня сильно задела.
– Лучше щенок, чем прокисшая старая дева, – ответил я.
Она издала насмешливое ржание и пошла за коневодом, который отвел ее в стойло, чтобы пообсушить.
– Старая дева-двухлетка! – сказала она. – А уже прокисла! Бррр.
– Не обращай внимания на Дейзи, – добродушно сказал Бобби. – Она не злая, это просто жара на нее так действует. Видишь ли, мы, англичане, сильно страдаем от жары.
– Ух ты! – вырвалось у меня. – Вы англичане?
– Конечно. Как и ты.
– Я?
– Полно тебе, разве ты не знаешь? Ты фокстерьер, а фокстерьеры всегда англичане. Поэтому я и спросил тебя, с каких пор ты на византийской службе.
Эта шутка мне совсем не понравилась. Мицос был греком, Лукас и близнецы тоже. Я слышал от них это столько раз когда их флажки с голубыми полосками трепетали на ветру. Они втыкали флажок и в мою конуру, и она становилась то фортом Куги с Самуилом, то Приютом в Гравии, а порой и Воротами Св. Романа.* Мне вовсе не хотелось быть кем-то отличным от них, я так и сказал об этом Бобби.
Тот рассмеялся.
– Что поделать? Хочешь-не хочешь, но ты англичанин, – сказал он. – Англичанином родился, англичанином и помрешь.
Эти слова меня очень огорчили. Я опустил уши и голову и поплелся к дому, куда, как я видел, заходили мои хозяева.
Внезапно меня посетила блестящая идея и я помчался назад к конюшне. Двое коневодов вытирали Бобби толстыми кусками фланели, чтобы обсушить его.
– Бобби, – крикнул я ему, – а где ты родился?
– Не знаю, дружок, – ответил он, – но думаю, что на конюшне, там купил меня хозяин.
