Читать онлайн Иван Вересов, Лео Любавин - Чужие сны. Семь ликов любви

1. 1. Ночной звонок. Эрос

Случайность определяет Судьбу, если ты готов к этому…

Телефон вибрировал, мигал и гудел. Незнакомый номер, в два часа ночи! Я собрался возмутиться, но не успел — требовательный женский голос прозвучал около уха:

— Это ты мне звонил?

Спросонья сообразить, кто спрашивает, я так и не смог, но попытался оправдаться:

— Нет, не я.

Что ещё говорить в такой ситуации? Надо было спросить, с какой стати я должен ей звонить, но не получилось.

— А почему ты мне не звонил? — разговор прервался ее истерическими всхлипами, плавно перешедшими в рыдания.

Женщина плакала на другом конце эфемерной мобильной связи, а мне неловко было признаться, что она ошиблась номером. Конечно, следовало сказать: «Вы не туда попали», но… А если это не совсем посторонний человек? Может, я голос не узнал? Нехорошо. А главное – жалко ее.

И начал я оправдываться, объяснять:

— Ты ведь знаешь… у меня много работы.

— Ты всегда говоришь так! Значит, и сегодня не придёшь, я поняла. Я всё поняла. Зачем я тебе позвонила? Зачем, зачем?!

— Извини…

Она опять зарыдала.

Ситуация становилась всё более глупой и безвыходной. А если тот, кому она звонит, ждёт только одного её слова, чтобы сорваться среди ночи и нестись к ней сломя голову? А я тут невпопад отвечаю за него? Нет… Похоже, не собирался он к ней.

Всё правильно тогда, не будет ждать зря. Выплачется и забудет. Да мне-то что за дело?

Женщина молчала, теперь даже не было слышно, как она плачет. Я легко представил её расстроенное лицо: по щекам бегут слезинки, губы дрожат, волосы растрёпаны… Интересно: брюнетка или блондинка? Сколько ей может быть лет? По голосу трудно понять.

— Послушай! — Мне хочется выпутаться из дурацкой ситуации, но с каждым словом я увязаю в ней все основательней. — Давай я приеду завтра…

— Ты вчера мне это уже говорил.

Бессмысленно и бесчестно продолжать жестокую игру, нужно принять деловой тон и покончить с этим.

— Извините, что не сказал вам сразу, кажется, вы ошиблись номером.

Эти слова прорывают плотину, сквозь слезы с трудом разбираю:

— Ну, зачем? Зачем ты так? Я же сказала, да я всё поняла, не надо было звонить…— В трубке опять рыдания: — Но ты обещал… ты обещал приехать… я ждала. Хотя бы в самый последний раз.

Я молчу. Она тоже.

Долгое молчание становится невыносимым.

— Вы слышите? — пытаюсь объяснить еще раз. — Извините, но…

Она не слышит, потому что кричит:

— Как ты можешь шутить? Как ты смеешь?

— Я не шучу. Я, правда, не знаю ни Вашего имени, ни адреса.

Долгое молчание. Она ждёт, но мне больше нечего сказать, лучше положу трубку, и все.

— Нина… меня зовут Нина, если ты забыл, — она уже не плачет, едва слышно шепчет.

— Большой проспект, дом сто двадцать шесть, квартира восемь…

В трубке пустая тишина, соединение завершено.

— Большой проспект сто двадцать шесть, квартира восемь, — машинально повторяю я, а потом, вместо того чтобы попытаться снова уснуть, зажигаю свет, одеваюсь, ищу в ящике письменного стола ключи от машины, на полке в прихожей беру барсетку с правами и паспортом и выхожу из квартиры.

На улице темно. Морозная январская ночь, снег выпал с вечера, лежит сплошняком на тротуаре, нетронутый ничьими следами. Мои будут первыми. Подхожу к машине и оборачиваюсь: в комнате свет не выключил, вот мое окно на третьем, а больше ни одно окошко в доме не светится. Все двенадцать этажей спят, только от дверей парадных вверх тянутся лестничные пролёты — окна без занавесок, тусклый казённый свет.

Сажусь в машину, запускаю двигатель, выруливаю на проспект и только тогда соображаю, что Большой может быть и на Петроградской и на Васильевском. И что теперь? Поеду сначала на Васильевский, если не там — на Петроградскую.

Если не там! Очень будет мило, когда я среди ночи наугад позвоню в дверь, разбужу людей и скажу: «Позовите, пожалуйста, Нину». А ведь я не знаю, живёт она одна или с родителями. Почему с родителями? Глупость какая.

***

Нина открыла сразу, даже не спросила кто там. Ждала, только не меня.

Она оказалась не брюнеткой, не блондинкой, а медно-рыжей. Волосы растрепаны, глаза покраснели от слёз, губы распухли, на щеках подсохшие дорожки размытой туши.

Не было никаких сомнений, что это именно Нина.

За несколько секунд в ее глазах промелькнули изумление, разочарование, и, наконец, страх. Она хотела захлопнуть дверь без выяснения причины ночного визита, но я предусмотрительно крепко взялся за ручку двери и подставил ногу в щель.

— Я закричу, — прошептала она.

— Не надо. Если Вы не Нина — то я извинюсь и уйду, а если Нина, то Вы сами меня пригласили.

Я сказал это как можно мягче и попытался изобразить улыбку, должно быть, получилось плохо. Когда я потянул дверь на себя, в глазах её опять появился страх.

— Закричу! Откуда вы меня знаете? Кто вас подослал? Сергей? Это… он вам дал мой адрес? Да?!

— Нет, вы сами, полчаса назад, по телефону. Вот, смотрите: это Ваш номер? — я протянул ей мобильник с открытым списком входящих звонков.

Она посмотрела. Вернула мне телефон.

— Да… номер мой…

Сначала она не могла связать это: номер телефона, мой визит и какого-то Сергея, которого я знать не знал. Всё тот же страх и удивление в ее глазах, никаких эмоций больше, но вот — мелькнула догадка.

— Так это я что же, правда, не туда попала?

И она вдруг рассмеялась. Она всё смеялась и смеялась и не могла остановиться, смеялась до слёз, до икоты: — Не туда… попала не туда… а ты и приехал… а-ха-ха… а-а-а-а… приехал…

За дверью соседней квартиры послышался шорох, шарканье и звяканье цепочки.

Я делаю шаг вперёд и легко касаюсь её плеч, встряхиваю, чтобы прекратить истерический смех. Но и этого небольшого усилия оказывается достаточно, чтобы окончательно сорвать её. Нина переступает порог, подаётся вперёд, хватается за меня, утыкается лицом и начинает рыдать в голос. Она плачет безутешно, как обиженный ребёнок, тело её становится послушно моим рукам. Всё, что я могу — это обнять её крепче и ждать, пока она успокоится.

Дверь слева приоткрывается, в щель просовывается голова заспанной старушки с неприбранными жидкими белыми волосами, пряди свисают на сторону из-под пластмассового гребня. Дверь открывается шире, на пороге возникает вся фигура целиком. Старушка в белой ночной рубашке в синий горошек, на плечи накинут пёстрый шерстяной платок ручной вязки. И смотрит она на меня, как процентщица на Раскольникова.

Объяснения неизбежны. Чтобы их не допустить, я беру Нину за талию, отрываю от бетонных плит пола лестничной площадки, осторожно переношу через порог её квартиры, сажаю в прихожей на тумбочку для обуви.

Перед тем как прикрыть дверь, говорю старушке:

— Спокойной ночи.

***

Мы с Ниной сидим на кухне. Молча.

На газовой плите свистит и выбрасывает струйки пара пузатый коротконосый чайник. Наверное, Нина поставила его ещё до того, как я пришел, теперь он выкипел.

Она ничего не говорит, просто не замечает меня. Сидит, уставившись в одну точку.

Положение моё глупее некуда. Может, уйти? Я уже собираюсь вежливо распрощаться, но она отрывает взгляд от чего-то невидимого и переводит на меня, застенчиво улыбается, проводит пальцами по испачканной тушью щеке, потом говорит:

— Вот, свистун, выкипел, сейчас еще раз поставлю, чай пить будем. Я только умоюсь, ладно?

Я киваю и тоже улыбаюсь.

Нина встаёт, заново наполняет чайник, ставит на плиту и уходит из кухни.

Теперь я могу оглядеться, при Нине мне неудобно было рассматривать кухню. Впрочем, смотреть особо не на что.

Дом старый, из тех, что фасадами выходят на Большой проспект Васильевского острова. Квартиры за этими фасадами могут быть самыми разными: от апартаментов в два этажа до клетушек без ванных комнат и с такими вот крошечными кухоньками. Мебели на кухне мало. У окна стол, по двум сторонам от него по табуретке, у двери холодильник, над раковиной газовая колонка, рядом плита, над холодильником навесной шкафчик с непрозрачными дверцами, а на самом холодильнике сушилка для посуды, прикрытая цветным вафельным полотенцем. Вот и всё. На подоконнике герань и пустая пепельница.

Занавески на окне кухонные, короткие, в половину рамы. Перед ними ещё подвешен тюль во всё окно. Стены оклеены серыми моющимися обоями с какими-то крупными розово-сиреневыми цветами, вроде лилий. На полу зелёный линолеум, рисунком напоминающий малахит. От этого «каменного» пола кухня кажется ещё меньше и как-то унылее. Но очень чисто. Пол, раковина, колонка и плита просто блестят, кухонный стол тоже — на них ни пятнышка. В чайник можно смотреться, как в зеркало.

Да, это та самая чистота бедности, которая пытается компенсировать всё, чего не хватает владельцам кухни.

Через пять минут Нина возвращается.

— И на кого же я была похожа? Чучело гороховое, а вы и не сказали.

— А вы и не спрашивали.

— А надо обязательно спрашивать?

— Желательно.

Снова повисает молчание, но уже не такое напряженное и настороженное, как в начале, более домашнее. Я смотрю, как Нина достаёт из сушилки посуду, из шкафчика — хлеб, из холодильника — сыр, масло, как делает бутерброды, заваривает чай.

Я вдруг вспоминаю, что не ужинал.

— Значит, если я не спрошу, почему вы здесь, то так никогда и не узнаю? Вам чай или кофе?

— Чай, пожалуйста, — отвечаю я сначала на второй вопрос, а потом уж на первый. — Если спросите, то и тогда не узнаете.

Рука с чашкой, которую мне протягивает Нина, замирает, я успеваю рассмотреть китайский узор на чашке, а ещё — красивые ухоженные ногти Нины, её тонкие пальцы, изящные кисти рук и хрупкие запястья.

— Почему не узнаю? — удивляется она.

— Потому что я сам этого не знаю. Вы позвонили — я приехал, если хотите — уйду, в самом деле, а? Ну, что я тут у вас делаю?

— Собираетесь пить чай, — пожала она плечами. — Я ведь так настаивала, чтобы Вы приехали, — засмеялась она и, заметив в моём взгляде беспокойство, тут же добавила, — нет, это не истерика, просто смех. Слёз тоже не будет, честное слово, я редко плачу. Возьмите чай, а то я пролью.

В самом деле, она просто смеялась. Непостижимые создания женщины. Я беру чашку и продолжаю размышлять, что же мне теперь делать.

Оставаться серьёзным в этой ситуации не получается, а смех у Нины заразительный, и я тоже начинаю смеяться. Так мы и сидим и беспричинно хохочем, глядя друг на друга. За окном январская ночь, вернее, утро, а за стеной возмущенный стук.

Нина прикрывает губы ладонью и делает большие глаза.

— Это соседка, она не выносит даже малейшего шума после одиннадцати вечера, — сообщает она страшным шепотом.

Мне приходит мысль: почему я не ощущаю ни малейшей неловкости с этой женщиной? Ни её смех, ни слёзы, ни то, как она, немного вытягивая вперёд губы, пьёт горячий чай из синей с золотым ободком чашки, как поминутно заправляет за ухо прядь волос.

Нина не кажется мне красивой, но она такая открытая, как будто мы знаем друг друга давно-давно. Сто лет.

А время между тем идёт. Чай выпит, а беседа «ни о чём» не клеится. Да и как может у нас, незнакомых друг с другом людей, найтись достаточно тем для разговора, чтобы поддерживать его больше четверти часа. И ещё я всё время думаю, что Нина расстроена. Ведь ждала она не меня.

Нет, теперь уже не смущение или неловкость, скорее сожаление — вот что я чувствую. А что, если бы она МЕНЯ ждала? И что я сказал бы? И вообще, как бы пришел к ней? Что делал бы? Понятно, пил бы чай на этой кухне, а потом? Потом?