Глюк исчез так же быстро, как и появился. Осталось только официальное уведомление, холодное и неоспоримое. Но Элина увидела. Она увидела Истину Оптимума. Не просто расчет, а преднамеренное уничтожение того, что не вписывается в идеальную экономику полезности. Ее сын был не пациентом. Он был браком на конвейере.
Что-то внутри Элины щелкнуло. Не громко. Тихо. Как перегоревшая тончайшая нить. Тот самый внутренний стержень, который держал ее все эти годы – в нищете, в страхе, в борьбе, даже в унизительной сделке с «Альтруистом-Омегой» – сломался. Бесшумно. Окончательно.
Она не закричала. Не разрыдалась. Не упала. Она просто… замерла. Сидя на краю узкой кровати в их клетке, глядя в пустоту поверх головы спящего Миши. Шум вентиляции, вечный гул Системы в ее импланте, свистящее дыхание сына – все это слилось в один монотонный, бессмысленный фон
Имплант, верный пес Системы, тут же зафиксировал катастрофу:
СКС: 0 (КРИТИЧЕСКИЙ КРАХ).
ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ЛАБИЛЬНОСТЬ: 999+ (НЕИЗМЕРИМО).
УГРОЗА КАТАТОНИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ.
РЕКОМЕНДАЦИЯ: НЕМЕДЛЕННОЕ МЕДИКАМЕНТОЗНОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО И ПСИХО-СТАБИЛИЗАЦИЯ.
Рекомендация всплыла на сетчатке, ярко-красная, мигающая. Она смотрела сквозь нее. Смотрела на цифру 3.5% над Мишей – жалкую, лживую подачку, которую Система бросила ей, как собаке, пока решала его судьбу. Теперь и эта цифра казалась насмешкой. 3.5% чего? Продления агонии? Продления статуса «ресурсозатратной единицы»?
Алексей проснулся от тишины. Не от звука, а от качества тишины, исходившей от Элины. Он сел, увидел ее застывшую фигуру, ее пустой, устремленный в никуда взгляд, и понял. Ужас медленно пополз по его лицу.
«Эля?» – его голос был хриплым от сна и страха. «Элина! Что… что прислали?»
Она медленно повернула голову. Движение было механическим, лишенным жизни. Ее глаза встретились с его. В них не было ни слез, ни гнева, ни даже отчаяния. Только пустота. Бездонная, холодная пустота разбитого зеркала.
«Отклонено,» – прошептала она. Голос был плоским, без интонаций, как у синтезатора. «Прогнозируемая общественная полезность недостаточна.» Она сделала паузу, и в пустоте ее глаз мелькнуло последнее, ледяное понимание. «Он… не пациент, Алексей. Он… брак. Ресурсозатратная единица. С коэффициентом 0.87.»
Она произнесла это не с болью, а с леденящей констатацией факта. Как будто читала техническую спецификацию сломанного механизма.
Алексей вскочил, подбежал к ней, схватил за плечи. «Эля! Очнись! Смотри на меня!» Он тряс ее, но ее тело было вялым, безвольным. Ее голова безвольно болталась. Она не сопротивлялась, но и не реагировала. Ее взгляд снова ушел в пустоту, сквозь него, сквозь стены, в то место, куда уже ушла ее воля, ее надежда, ее «я».
«Они… они тебя сломали,» – прошептал он с ужасом, отпуская ее. Она медленно осела обратно на кровать, как тряпичная кукла. Ее рука бессознательно легла на горячий лоб Миши, но в этом жесте не было ни тепла, ни осознанности. Это был рефлекс. Автоматизм. Как у хорошо отлаженной, но пустой машины.
Имплант продолжал мигать тревожными предупреждениями на ее сетчатке, но она их не видела. Она видела только тень. Тот внутренний прогноз. Графики, доказывающие ненужность ее сына. Цифру 0.87. И себя. Себя – «образцовую единицу», идеально оптимизированный инструмент генерации данных, который только что выполнил свою последнюю полезную функцию, предоставив Системе бесценные сведения о процессе полного психологического разрушения человека. Ее собственная душа стала финальным, самым ценным вкладом в «Альтруист-Омега».
