Даугава - страница 49

Ничего Саша не проедает всё то, что зарабатывает! А что же, ему теперь не есть ничего? Тогда он тоже свалится с папой на пару… Ну не плачь, мам. Всё наладится… Да ничего такого страшного, ты же сама меня учила, что любой труд нужно уважать. Помнишь, ещё плакаты везде висели «Уважайте труд уборщиц!» Ха-ха-ха! Да не плачу я, мам, не плачу. Смешно просто. До слёз…

***

Один пролёт. Другой. Мои руки в жёлтых резиновых перчатках отжимают грязную тряпку. Ох. Я не выдержу так долго. Мне унизительно. Мне тяжело. Мне горько. Хочется взять это ведро с грязной водой и вылить его на противную латышку из отдела кадров. Прямо ей на голову. Ненавижу. Ненавижу всех латышей вместе взятых. Всё ненавижу.

Жизнь такую свою ненавижу. Сашу ненавижу. Зачем, зачем он таскался за мной с этой женитьбой? Может, если ли бы я не вышла за него замуж, я ещё успела бы найти себе москвича. Или поступила бы в аспирантуру и осталась бы в Москве ещё на два года. И нашла бы себе достойного москвича, нашла бы! Ах, жила бы сейчас в Москве, работала бы в НИИ, сидела бы в тепле и чистоте, не замечала бы этих уборщиц, не различала бы их лиц…

Чьи-то начищенные чёрные ботинки останавливаются прямо около меня.

- Ну, привет, первая красавица школы, - слышу я… - Не ожидал, не ожидал… - продолжает обладатель начищенных ботинок.

Душная краска заливает меня. Любой труд почётен, любой труд почётен, любой труд почётен, повторяю я про себя как мантру. И медленно поднимаю голову…

37. глава 37

Ира

Передо мной Улдис. Всё та же тёмная чёлка спадает на глаза. Всё те же глаза стального цвета. Он всё тот же. И совсем другой. Он стал совсем взрослым, Улдис. Уже не симпатичный мальчик из соседней школы, а уверенный в себе молодой мужчина. Красивый. Представительный такой.

Стрелки на брюках отглажены так, что, наверное, можно порезаться. Белоснежная рубашка с расстёгнутыми верхними пуговицами, из которой выглядывает крепкая загорелая шея. На миг я невольно западаю на ямку в основании его шеи. На серебряном блеске цепочки, что уходит под рубашку.

Наверное, крестик. Он же носит крестик? Мы же с ним одной веры. Или нет? Ах, как же мало я знаю на самом деле о народе, бок о бок с которым прожила всю свою жизнь.

- Что глазками шаришь, Иришка? Отсосать, наверное, хочешь? Я к твоим услугам. Даже заплачу дорого. Очень дорого.

Я вздрагиваю. Вдруг осознаю, что так и сижу на корточках рядом со своим ведром. И моё лицо ровно на уровне его брюк. Там, где прямо на моих глазах появился и растёт, словно длинный порочный воздушный шарик, внушительный бугор.

Я поднимаюсь. Ноги затекли, их покалывает мелкими иголками. Только бы не схватило судорогой. У меня бывают судороги в последнее время. Я прислоняюсь к холодной подъездной стенке на всякий случай. Потом не торопясь под насмешливым взглядом Улдиса снимаю резиновые перчатки.

Зачем я их сняла? Пощёчину, для которой замахивается моя рука, можно было бы дать и в перчатке. Моя рука останавливается на полпути. Вовсе не из-за того, что Улдис успел перехватить мою руку. Нет. Я сама опускаю свою руку на полпути.

Потому что Улдис латыш. А я русская. Если он ответит мне тем же, ему абсолютно ничего не будет. Абсолютно. А вот меня могут даже привлечь. Например, за хулиганство. Или выслать из страны. Или ещё что-нибудь. Фантазия латышей не знает границ.

- Молодец, Иришка. Смотрю, ты уже поняла и приняла своё новое место в моей стране. Молодец. Умная девочка. Ты больше ничего не можешь. Я же могу сейчас нагнуть тебя прямо здесь, в этом ссаном подъезде, и вытрахать так, как захочу, и мне ничего не будет. Тебе просто никто не поверит. Да ты даже не сможешь написать заявление в полицию на языке той страны, где живёшь. И где тебе место только в уборщицах. Ведь так?