Слух о проделке Романа дошел и до Улыбиных. Сразу понял Северьян, чем это грозит сыну, если дознается Епифан. В руки ему попалась скалка, на которой катают белье. Этой скалкой он и ударил Романа.
– Я тебе, иродово семя, лагушок с дегтем на шею привяжу… По всем улицам проведу тебя в таком виде. Пускай люди знают, какого подлеца Северьян вырастил… Себя не пожалею, а тебя научу уму-разуму. Теперь до смертоубийства дело может дойти. Я Епифана знаю, тебе достанется, да и мне попадет… И в кого ты такой непутевый уродился?
Молча перенес отцовские попреки Роман. Не шевелясь, понуро он сидел перед ним, мучимый раскаянием. На душе было так скверно, что хоть в петлю лезь. Только упрямство мешало ему вслух сознаться в своей вине, попросить прощения.
Пораздумав, Северьян заседлал Гнедого, сунул в карман бутылку водки и поехал к Епифану.
Епифан встретил его в ограде с колом в руках, темный от гнева.
– Зачем пожаловал?
Северьян слез с коня и смело пошел к нему.
– Вот что, Епифан, хочешь бить – бей. Прямо говорю – виноват я перед тобой. Я своего подлеца до полусмерти избил… А теперь вот приехал… Или убивай, или мириться будем… Ежели хочешь, я его за телегой через весь поселок проведу с лагушком на шее.
– Убирался бы ты подобру-поздорову.
– Не уйду… Казни или милуй… Совестно мне перед тобой. Всю жизнь хорошими товарищами жили.
– Сладко поешь! – Епифан рванул на себе рубаху. – Опозорили, осрамили на весь поселок, а теперь мириться вздумали? Убирайся, мне глядеть на тебя муторно! – Он отбросил в сторону кол.
– Я своего выродка перед всем поселком заставлю сознаться, что нет на твоей Дашке вины. Хоть сейчас пойдем к атаману.
Епифан с досадой махнул рукой.
– А ну тебя к дьяволу с атаманом!.. Рвет мое сердце. Люди в глаза насмехаются, по улице пройти совестно…
– Давай-ка, брат, лучше выпьем, да и забудем про все, – предложил Северьян, извлекая из кармана бутылку. – Какая радость врагами-то жить?
– Эх, была не была! – тяжко вздохнул Епифан. – Заходи в дом.
– Ну, спасибо, брат, – сказал растроганный Северьян. – Хорошее у тебя сердце, отходчивое. Прощай уж ты меня, раз такое дело вышло.
Вернулся он от Епифана поздно вечером, изрядно подвыпив. Всю дорогу громко разговаривал с самим собой о том, что Епифан хороший человек и ссориться с ним никак нельзя.
А приехав домой, похвастался Авдотье:
– Помирился я с Епифаном, баба. Плохо, что нельзя Ромку женить до службы, а то бы я Дашутку в два счета высватал. Епифан не прочь с нами породниться.
В один из праздничных вечеров состоялась в Мунгаловском бурная сходка. Платон Волокитин распахал под пары в логу у кладбища десятинную залежь Никулы Лопатина. Никула пожаловался атаману, и атаман собрал сходку.
В сборной избе висела под потолком десятилинейная лампа с потрескавшимся эмалированным абажуром. В переднем углу, под темной иконой Николы-угодника, за столом, покрытым светло-зеленой рваной клеенкой, сидел поселковый писарь Егор Большак. На его шишковатом носу торчали очки с узкими медными ободками. Часто поплевывая на палец, писарь листал потрепанную, с чернильными кляксами на корках книгу протоколов и поверх очков исподлобья поглядывал на входивших с надворья казаков.
Скоро в избе стало дымно и тесно. На лавках не хватало мест, и люди садились на пол, подгибая под себя ноги. Глухой, жужжащий говор стоял в избе. С насекой в кожаном чехле появился Каргин. Раскланиваясь направо и налево, пробрался он к столу, поставил в угол насеку.
