…Отчаянный казак был Семен Забережный. Каргин хорошо знал это. И, шагая к Семену, подумывал о том, как бы сделать так, чтобы не обрести в Семене врага.
Семен сидел на лавке у окошка и чинил шлею, а жена его, Алена, поила чаем единственного своего сынишку, черноволосого и шустроглазого мальчика лет пяти. Завидев переходившего улицу Каргина, Семен равнодушно сообщил жене:
– Атамана черти несут. Обрадует чем-нибудь…
Каргин вошел в избу, распрямился и больно стукнулся головой о притолоку.
– Здорово живете.
– Доброго здоровьица, Елисей Петрович… Не замарайтесь у нас, шибко грязно живем.
– Ничего, ничего, – сказал Каргин, – не беспокойся.
– Проходи давай, гостем будешь.
– Да гостить-то, Семен, некогда. По делу я к тебе.
– По какому такому?
– Станичный атаман тебя вызывает. Нынче же велел явиться.
– Забавно… Что за дела у него ко мне завелись?
– Кто его знает, в бумаге не сказано, – слукавил Каргин, справедливо полагавший, что в подобном случае лучше всего прикинуться незнайкой.
– Один пойду или под конвоем?
– Что ты, что ты, паря! Какой может быть конвой для георгиевского кавалера? Один поедешь. Дам я тебе бумажку к атаману, с ней, значит, и кати.
Семен захохотал:
– Поедешь, говоришь? А на чем ехать-то? Конь-то у меня того… заболел. Ну ладно. Пехтурой покачу. Написал бумагу-то?
– Нет. Ты пока собирайся. А как пойдешь – зайди тогда к писарю. Он приготовит.
– Значит, клопов кормить отправляешь? В каталажку?.. Ну-ну, старайся, Елисей, прислуживайся богачам… Глядишь, заробишь еще медаль или крест, – зло сказал Семен, особенно нажимая на слово «крест».
Каргин постарался состроить из себя обиженного:
– Ты все язвишь, Семен… Конечно, дело твое. Только я тебе сказать должен, что стараться мне не из чего. К дьяволу, паря, такое старанье… Просто службу исполняю. И ты бы на моем месте был, так тоже бы исполнял, что предписывают. Ничего тут не поделаешь… А в каталажку мне тебя упекать не за что.
– Да я ничего. Сам понимаю – служба… Только ты бы прямо и говорил, что посидеть, мол, придется, тогда бы мне баба хоть хлеба на дорогу испекла.
– Хлеб не помешает. Знаешь поговорку: «Едешь на день – хлеба бери на неделю».
– Вот давно бы так, – криво улыбнулся Семен. Он повернулся к жене: – Выходит, Алена, хлеб печь надо… Припомнил, значит, мне Сергей Ильич залежь… Да ничего, я тоже молчать не стану, я расскажу про все ваши делишки.
Каргин, досадуя на себя за то, что проговорился, постоял еще для приличия, переступил несколько раз с ноги на ногу, обирая с фуражки соринки, потом повернулся и пошел из избы.
– До свиданья.
– До свиданья, да не до скорого, – пошутил Семен.
– Ой, горюшко! – запричитала Алена, едва вышел Каргин. – Ни дров в ограде, ни муки в ларе! И зачем ты лез на эту залежь? Что теперь будем делать? Продержат там тебя до морковкина заговенья, а тут сенокос на носу.
– Не ори, не досаждай, без тебя тошно.
– А мне легко?
– Ты раньше времени не умирай. Может, что и так обойдется. Я там тоже все по порядку обскажу. Им так у бедных можно залежи пахать, а у них нельзя! Нет, врут, я правды добьюсь… Только вот с сенокосом действительно ерунда получается.
Когда-то Семен Забережный собирался зажить хорошо. Давно это было, очень давно. На себе, бывало, таскал он из лесу на дорогу за добрых полверсты семивершковые сырые кряжи. Казалось ему, что все в жизни зависит только от доброго его желания, от силы и смекалки в работе. Но скоро понял он, что этого мало.
