Остаток дня я провожу в центре, брожу по набережным, стою на мостах возле Зимней канавки, махаю вместе с остальными праздношатающимися проплывающим под нами трамвайчикам. Странно, это такое увлекательное занятие, не замечаю, как проходят чуть ли не два часа. Дойдя до Летнего сада, сижу под кронами высоких вековых деревьев. Выше в центре, кажется, и нет. Наблюдаю за парочкой лебедей-неразлучников в пруду и смотрю на интуристов, которые так и норовят сделать весёлую фотографию, помацав статуи мраморных дев за груди.
И смешно, и противно.
Если каждый так миллион раз потрогает, что от искусства останется? Ни-че-го… так и дырку натереть можно. Даже в камне.
Да и вообще – пошло это.
Фыркнув, отворачиваюсь. Хочется сжаться в маленький комочек, обнять себя руками в поисках защиты и растворится во времени и пространстве, где нет ни Громовых, ни Ляль.
- Девушка, держите! – перед моим лицом оказывается альбомный лист.
Но я его игнорирую, поднимаю взгляд, натыкаясь на мужчину лет сорока пяти. Он почти весь седой, но яркие синие глаза блестят молодостью и весельем.
- Не надо.
Хочу встать и уйти, но незнакомец настойчиво трясёт листком у меня перед лицом.
- Возьмите.
Аккуратно смотрю на изображение. И ахаю. Так это ж я. Задумчивая фигура на скамейке в летнем сарафане. Набросками, штрихами художник очень умело передал настроение.
- Спасибо, но я не просила.
- Да я в курсе. Берите.
- Сколько я вам должна? – уточняю.
Знаю я эти разводы. То чай выпей, а потом купи, то свечку в частной церкви поставь по специальному тарифу, то держи, что в руки пихают, а взяла, так плати.
- Нисколько, я просто руку разогревал, - улыбается он. – У вас интересное лицо.
- Да? И чем же оно интересно?
Мне тут же хочется достать зеркальце и начать себя разглядывать в него. Что он там интересного нашёл? Лицо, как лицо. Ничем не хуже, не лучше, чем у других.
- В вас что-то скандинавское есть.
Смеюсь громче обычного. Потом смущённо прикрываю рот рукой.
- Простите. Разве что уши? Я не знаю, но скандинавов в роду, вроде, не было.
Я реально не знаю, кто у меня был, кто не был в роду. У мамы, вроде, все русские, бабушка с Новгородчины после войны в Ленинград на стройку века приехала. Город восстанавливала после блокады.
А папа… Я его смутно помню, и, судя по старым фоткам, между нами не так уж много общего. Может, у него скандинавы были, я не в курсе.
Мужчина мне улыбается.
- Я давно тут рисую туристов. А вас вот просто захотелось запечатлеть. Не за плату, а вдохновения ради. Держите.
Он всё-таки всучивает мне рисунок, и я скромно говорю спасибо.
Мужчина решает мне не надоедать и уходит ловить туристов уже по фиксированной таксе, а не по велению сердца.
Что ж… это словно знак, что всё будет хорошо. Что не перевелись ещё искренние люди на свете. Что я могу вызывать положительные светлые чувства у человека.
Ага. А не желание меня продать или купить, - поддакивает внутренний голос.
Мысли мои снова стремятся стать мрачными. Огромным усилием воли я их усмиряю.
Когда после двадцати двух возвращаюсь на Болты, меня ждёт сюрприз. Поезда отменили. Толпа разочарованных, как и я, пассажиров разъезжается: кто в Автово, кто на Ветерки, кто на Ленинский. Там есть шанс впихнуться в маршрутку. Что я и делаю. Спокойно еду, уставившись в книжку в бледном верхнем свете, в котором едва видны буквы, и строчки напоминают одни сплошные линии, пока в районе Мартышкино наш автобус не глохнет.
