Настя. Моя девочка. Моя малышка.
Я прикрыл лаза и кулаком ударил по кровати. Черт! Черт! Черт!
Я убью их. Убью каждого собственноручно. За то, что причинили ей боль.
Зажмурился и ощутил, как по щеке скатилась слеза.
Похуй. Я готов убить всех. Сам.
Моя Настя. Что же тебе пришлось пережить, девочка? Что же пришлось пережить.
Я откинул одеяло и на дрожащих руках поднялся и сел на кровати. Внутри все скручивалось в тугой узел от прогрессирующей боли.
Млять, как это пережить. Как она это переживает.
Сука! Я убью их, убью, и рука не дрогнет!
Попытался успокоиться, но понимал, что после такого я вряд ли смогу прийти в норму.
Как же больно. Невыносимо осознавать то, что сделали с моей девочкой. Невыносимо. Они лишили нас нашего ребенка. Кто им давал на это право? Кто?!
Сжал кулаки, злясь на свою беспомощность. Какого хера все пошло кувырком? Когда наступил тот момент, кто сказал, что все это должно произойти?
Медленно поднявшись с кровати, я сложил лист вдвое и убрал его в карман штанов. Вещи на мне были явно того парня, Саша, кажется, зовут его. Футболка с рукавами и штаны. Вообще похер, чье это все.
Курить хочу.
― Ох, да куда же ты? ― ко мне подбежала взволнованная девушка, имени которой я так и не узнал.
― Отойди сейчас. Отойди! ― рявкнул я, опираясь рукой на стену.
― Димон, полегче, ― произнес Мирон, привлекая мое внимание.
Я кивнул, бросив взгляд на девушку.
― Извини. Как тебя зовут?
― Маша меня зовут. Ты бы, правда, поберег себя.
― Спасибо вам, Маш, ― кивнул Мирон, а я достал из его пачки сигарету.
Спасибо, курить в коридоре можно.
Мирон протянул зажженную зажигалку, и я наконец‐то прикурил.
― Ты как, Дим?
― Как я? Да, блять, как после мясорубки. Только я не про физическую боль, Мирон!
― Может, она не хотела подвергать опасности вашего ребенка? Не руби сгоряча, Димон.
Я затянулся сигаретой и посмотрел Майорову в глаза.
― Я, может, не так долго с Настей был, но успел ее неплохо изучить, Мирон.
Снова затяжка. Сильная, чтобы легкие обожгло. Хотя это нихера не притупит душевной боли. Меня ужасно потряхивало от ненависти к Филатову. Потому что только он мог дойти до такого.
― Что ты имеешь в виду?
― Филатов. Это все он.
Мирон отпил из своей чашки и нахмурился еще больше.
― Настя бы никогда не сделала аборт. Более того, я уверен, если бы ее жизни что‐то угрожало, она бы все равно выбрала малыша. Филатов отправил ее на аборт по своей прихоти.
― Пиздец! Ты сейчас серьезно? Но как же ее чувства? Черт! Да она же его дочь, в конце концов!
― Ты еще не понял? Ему абсолютно плевать на нее. Этот мудак выкрал Настю, заставил ее выйти замуж за Вяземского, а теперь… ― я прикрыл глаза, пытаясь хоть, как‐то прогнать тиски, сковывающие мое горло от ненависти, но ничего не получалось. С каждой минутой становилось только хуже, ― теперь аборт. А я не знаю, где ее искать. Она в беде, Мирон, понимаешь?
Я снова посмотрел в его глаза и затянулся сигаретой.
― Если бы ты ее только видел, если бы… она же не похожа на других. Не вульгарная, не стерва, не истеричка. Она как маленькая девочка, понимаешь? ― я говорил это, представлял ее перед глазами и понимал, что готов расплакаться от боли за нее. И так же готов разорвать на части Филатова и Вяземского. ― Я понятия не имею, что сейчас испытывает женщина, которой лишили счастья. Не мужика. Ее лишили ребенка. Нашего с ней сына или дочери.
― Я, конечно, знал, что люди бывают мерзкие ублюдки, но чтобы настолько. Нам надо ее искать, иначе добром это не кончится.
