Гвардеец захрипел, но не от боли – от ярости. В его глазах, всё ещё светящихся зелёным сквозь трещины в шлеме, читалось не страх, а узнавание. Он видел то, что скрывалось за человеческой маской Виктора, и узнавал его.
– Ты… не человек… – выдавил он, и в его голосе звучало что-то похожее на благоговение.
– Нет, – ответил не Виктор, а То, что использовало его голос. – Я то, что было до вас. То, что останется после.
И разорвал его пополам, не физическим усилием, а чем-то иным – волей, энергией, силой, которая не принадлежала материальному миру. Тело гвардейца не просто разделилось – оно рассыпалось, как песочная скульптура, оставляя после себя лишь пустую броню и облако пепла, мерцающего в предрассветном сумраке.
После битвы
Когда красный туман рассеялся, и контроль начал возвращаться, Виктор увидел мир новыми глазами – глазами, которые видели слишком много, чтобы оставаться человеческими:
– Гору трупов, не только гвардейцев, но и его людей. Тела, разорванные не фазовыми клинками, а чем-то более страшным – руками, которые он считал своими. Их плоть была не просто разорвана – она была трансформирована, изменена на клеточном уровне, словно сама материя отвергла их форму.
– Дымящиеся руины здания, где ещё час назад был штаб Сопротивления. Стены, не просто разрушенные взрывами, а искажённые, словно сама реальность вокруг них была повреждена. Металл, скрученный в невозможные формы, бетон, превратившийся в нечто органическое, пульсирующее.
– Свои руки, покрытые чужой кровью и чёрной слизью из разорванных трубок костюма. Но это была уже не просто кровь и технологическая жидкость – они смешались, образуя нечто новое, живое, с собственной волей. Чёрные вены пульсировали под кожей, распространяясь от запястий к плечам, к шее, к самому мозгу.
Но хуже всего было другое.
Он помнил.
Каждый удар. Каждый крик. Каждую смерть, причинённую не просто его руками, а его сущностью, трансформированной Директивой 117. Он помнил, как разрывал своих врагов, как останавливал их сердца одним взглядом, как искажал реальность вокруг них, превращая материю в оружие.
И удовольствие, с которым Оно убивало. Не просто убивало – поглощало, питалось страхом и болью, становясь сильнее с каждой отнятой жизнью. Виктор чувствовал это удовольствие как своё собственное, и это пугало его больше всего.
– Что… что со мной? – прошептал он, глядя на свои руки, которые уже не казались человеческими. Кожа приобрела синеватый оттенок, вены пульсировали чёрным, а пальцы стали длиннее, с дополнительными суставами, позволяющими сгибаться в невозможных направлениях.
Шлем не ответил – по крайней мере, не словами. Но Виктор почувствовал движение внутри, как если бы что-то огромное повернулось во сне, готовясь пробудиться полностью.
Где-то в глубине сознания что-то зашевелилось. Не Голос, не Берсерк – нечто более древнее, более фундаментальное. То, что было до начала времён и будет после их конца. То, что использовало Империю, Директиву, самого Виктора как инструменты для какой-то непостижимой цели.
И оно засмеялось – не звуком, а ощущением абсолютного превосходства, знанием, что всё идёт по плану, древнему как сама вселенная.
Откровение
Магистр ждал его в руинах собора, там, где когда-то был алтарь Великого Правителя. Теперь там был лишь обломок статуи – золотая маска без лица, наполовину погружённая в застывший бетон. Свет луны, пробивающийся сквозь разрушенный купол, придавал сцене нереальность, словно всё происходило во сне или в другом измерении.
