Завтра с утра – приставучая песня, слышанная случайно на кухне поёт сама себя во мне.
Мы едем на ненужные для некоторых едущих лекции.
Моя жизнь проходит, вернее уезжает куда-то в трамваях и автобусах, этих общественных институтах социального благополучия. В наблюдениях за безжалостными уличными драмами моя жизнь утекает, как вода из-под крана…
– Как же тебе объяснить… Вот садись-ка сюда, смирно сиди, не шевелись. Посмотри. Чувствуешь, как жизнь идёт, и проходит? Не жалко?
– Да, в самом деле, как будто рейс задерживают и ты вынужден дожидаться…
…про ту девочку, дневник которой читал вчера на каком-то богом забытом сайте, трогательный, насквозь душещипательный, до слёз в своей наивности и девственности, и те радости там старательно записанные, как в детстве посадили молодые дубки, пророщенные из желудей, про дедушку, который сейчас где-то там в деревне открывает дверцу холодильника, из которого всегда так ужасно пахнет и, стараясь не кряхтеть, медленно вытаскивает он оттуда початую бутылку водки, на этикетке которой изображён нынешний президент страны. Старый и пьяный человек смотрит через окно в ночь и думает о том, что уже ни одного из его фронтовых однополчан не осталось в живых и не всё ли равно…
Приостановись…
Только ты да я можем ехать так и думать об этом:
"Да-а-бы или что-о-бы понять цену кайфа-а…"
30 октября 2002 г.
Вчера она написала мне письмо. Между прочим, обмолвилась также, что у неё – никого, что я мог бы наведаться в гости. Я пришёл. Тортик, вафли, кофе. Она была рада видеть меня ещё больше, чем всегда. Я, как обычно, даю себе обещание, что это – в последний раз, и каждый следующий раз – последний. Необыкновенно нежна, изощрённые и "антиханжеские" формы ласк. Я просил её покурить при мне, она не хотела этого запаха. Изображал в лицах, как ты покупаешь в промтоварах пару свечей, одну большую, другую – поменьше, а продавщица сказала, что на складе есть и побольше, если нужно…
Уже не помню какой раз за всё долгую ночь, она даже умудрялась играть при этом со своим котёнком. Я пугаю её, объясняя, что ноги сводит оттого, что это какой-то вирус проникает в нас. Трудный финал "ну, как добрался", мой. В её карих глазах благодарность. Учащённое дыхание, пот холодит спины, между нашими животами хлюпает влага. Наконец-то, такое длинное послание морзянкой неведомо кому. Замирание. Слышно только тиканье настенных часов и немножко шебуршанье её крыса Валерьяна в клетке. Ни дыхания, только несколько секунд пустоты. Это как вдруг оказаться в открытом космосе, с открытыми глазами. Поцелуй запотевшего виска. Надо бы запомнить ассоциацию протекания жизни как полового акта… Опытные в сексе партнёры не спешат; играют со своим вожделением; растягивают удовольствие в прелюдии, лаская друг друга почти до обморока. Извращенцы идут дальше: они мучают друг друга (связывают, бьют и т.д.). Иногда твои глаза кажутся очень старыми, а иногда – наоборот…
Обнимая меня и закрыв глаза, она подбирает прилагательные к морю, к шуму волн, к необитаемому пляжу. И, когда, лёжа в её широкой постели, я наблюдал тёмное предрассветное небо сквозь тюль на окне, она вдруг проснулась, посмотрела на меня жалостливо, потом порывисто прижалась, и, уткнувшись мне в шею, всхлипывая, прошептала: "Я не хочу умирать…"
Утро. Долго ухожу. Дурашливо гадаем с ней, о чём пахнут мои перчатки. На лестничной площадке я подаю тебе ручку на прощание. Ты пожимаешь её трепетно – так прощаются бессмертные. Я отступаю молча, ухожу – так прощаются мужественные и гордые. Уже идя спиной к тебе и не смотря, только помашу рукой – так делают американцы. Спустившись и завернув в пролёт этажа, отправляю воздушный поцелуй – так поступают французы. Идя, ёжась, к остановке, шепчу «прощай, прощай» – так делают все.
